Бульвар под ливнем (Музыканты)
Шрифт:
Говоря эту храбрую речь, преподаватель не отрывал глаз от щели в дверях.
— Трубачи, вперед! — пошутил кто-то.
— Пора. Давно пора! — неожиданно проскрипел голос старика Беленького.
Все в страхе оглянулись. Еще бы! Только что своими глазами видели старика рядом с Савиным-Ругоевым и мистером Грейнджером, и тут… нате вам!
Но это подошел «музлит» и проскрипел голосом Ипполита Васильевича. Как всегда, он был в тюбетейке.
— Не преступно, но… — засмеялись молодые аккомпаниаторы и посмотрели на всякий случай, где Евгения
А в зале гости, Ипполит Васильевич и директор обменивались рукопожатием, звучали слова приветствий.
— Мистер Грейнджер говорит, — сказала переводчица, — что в детстве у него имелось только пианино и он учился на нем как на органе. Мануальная клавиатура соответственно была…
Мистер Грейнджер провел в воздухе пальцами, исполнил пассаж.
— А педалей не было, конечно. И мистер Грейнджер вынужден был просто ногами давить пол вместо педальных клавишей.
Органист смешно запрыгал, нажимая в пол то пятками, то носками ботинок.
— И еще петь партию ног, — сказала переводчица, улыбаясь. Казалось, она едва сдерживалась, чтобы не запрыгать, как мистер Грейнджер. — Или заставлял петь отца, который сидел рядом. В органной музыке, говорит мистер Грейнджер, очень важны ноги. Надо правильно думать ногами, если ты хочешь быть исполнителем, а не просто гудеть на органе.
Англичанин казался добродушным, веселым. Его танец ног всех рассмешил.
— Мистер Грейнджер хотел увидеть ваших… злодеев, — сказал Савин-Ругоев Всеволоду Николаевичу. — Я счел возможным пригласить его.
Органист энергично закивал:
— I'm glad that I've come. [6]
— И я очень рад, — вежливо улыбнулся Всеволод Николаевич.
— Он, конечно, очень рад, — подтвердил Ипполит Васильевич. — Вчера даже звонил в колокола. Переводить не обязательно. — Это Ипполит Васильевич сказал уже переводчице. Она ему нравилась.
Один из работников Госконцерта попросил сказать мистеру Грейнджеру, что в Советском Союзе только за последние годы построено тринадцать больших органов и четыре учебных.
6
Я рад, что я пришел (англ.).
— Поразительно! — воскликнул англичанин. — Меня это не перестает удивлять.
Но тут в лице его произошла перемена, голос начал звучать резко. Переводчица спешила за словами мистера Грейнджера. На ее лице тоже произошла перемена.
— Но чтобы не снизилась ответственность учеников перед инструментом! Он требует необычайной серьезности. Как сказал Матисс, когда рисуешь дерево, надо чувствовать, как оно растет… Это в полной мере относится и к органу. И я беспощаден, если чувствую непонимание инструмента. Фальшь! Готов закричать петухом!
Переводчица закончила перевод. Но мистер Грейнджер повторил почти угрожающе:
— Да! Петухом, джентльмены!
Всеволод Николаевич,
В артистической комнате единственный рояль был завален запасными смычками, перчатками, букетами мимозы, дамскими сумками. Но это не мешало аккомпаниаторам присаживаться к роялю. Они вытесняли друг друга со стула, говорили:
— Дай прикоснусь.
На внутренней лестнице, которая соединяла балкон Малого зала с артистической, стояли ребята с инструментами. Кто упражнялся беззвучно, кто тихонько тянул смычком по струнам, кто подклеивал ноты клейкой лентой. Девица баскетбольного вида дышала на гриф контрабаса и на струны — разогревала инструмент. Литавристы барабанили палочками с войлочными наконечниками по футлярам от виолончелей. Мальчик с флейтой наблюдал за литавристами. У него был забавный шнурочек первых усиков. Этот шнурочек помогал ему быть снисходительным. Мальчик спросил литавристов:
— Ученые зайцы, а спички вы умеете зажигать?
Литавристы молча продолжали барабанить.
Двое пианистов разговаривали, тоже пытались шутить:
— Я что, я за себя не волнуюсь.
— Ты за композитора волнуешься?
— Сопереживаю.
Ребята подходили, и каждый просил: «Дайте ля», и подстраивал инструмент. Нота «ля» звучала повсюду. Она кружилась в воздухе, как большая назойливая муха.
Прошел мальчик с трубой, а с ним преподаватель в военной форме. Оба были полны достоинства, решительности; мужчины идут совершать ратный подвиг. Звуков трубы всегда боялись побежденные, как величайшего позора. Почувствуют ли себя побежденными гости в зале? А вдруг не захотят?
Павлик Тареев был в белой рубашке и в маленьком черном галстуке — подлинный музыкант, артист оркестра. Перед Павликом стоял рабочего вида человек, большой, сильный. Одет он был в новенький костюм и в новенькие ботинки. Павлик по-деловому оглядел его.
— Ну как? — с беспокойством спросил человек.
— Гармонично, папа.
Если сын был преисполнен солидности, то отец, напротив, был растерян, потому что оказался в незнакомой обстановке. Павлик первым в истории семьи стал музыкантом, и семья никак к этому еще не привыкнет. Тем более, Павлик и дома учит жить, провозгласил единовластие и заставил всех полюбить скрипку или подчиниться ей.
Промелькнула Алла Романовна с хозяйственной сумкой, раскрыла в артистической окно и положила между рамами свертки.
— Я родителей не привел, — сказал юный композитор друзьям. Сегодня он сделал уступку обществу — он был не таким лохматым, и вместо клетчатой рубашки на нем была белая, и тоже с маленьким черным галстуком.
— А мои сами пришли.
— Мои сами не придут. Не рекомендовал, и все.
В это время раздался несмелый женский голос:
— Юра…
— Тетя? — сказал композитор. — Я же не рекомендовал! — И он сурово взглянул на тетю.