Бульвар Постышева
Шрифт:
Волейболисты всей командой оптом зачислились в Нархоз. Вовунька успешно, как и планировал, завалил экзамены в ИВАТУ. Леха Бутин — в Политех. Теперь они ходили на курсы радистов в ДОСААФ. Олег Шемякин — как хотел, поступил на Охотфак в Сельскохозяйственный. Хандай и Плиса добивали школу. Пиня тащил службу в Вооруженных Силах в Монголии. Кеца продолжал работать поваром. Ольга поступила в торговое училище, чтобы через год поступить в Московский институт советской торговли. (Честно говоря, она стеснялась целый год — все в институтах, а она, как дура, в ПТУ. Потом стесняться перестала, когда поступила.) Остальные — кто куда.
Мы с Покулем имели честь стать студентами
На лекциях мы занимались тем, что писали рассказы. Но только по-своему, то есть известных нам людей, сидящих в этой же аудитории, мы делали героями наших рассказов. Чего мы только не придумывали с ними, куда их только ни пихали! И именно это было смешно, когда читалось — человек-то рядом, а все и не в курсе, что он на такое способен. Это было забавно! И писать было легче: характер не надо придумывать, образ не надо описывать — все и всё и так на ладони. Но то, что этот образ вытворяет в лирическом цикле «Лес Бианки» — боюсь рассказать!
За этим занятием прошло два полугодия.
Наш мир стал значительно шире.
Джинсы «превратились» в отутюженные брюки, майки — в пуловер и белую рубашку, прическа стала куда как короче — все увидели наши уши; приходилось чистить туфли и стирать эти белые халаты. «Колюмна вертебралис» — первое, что на века врезалось в память. Новые времена, новые нравы, новые люди, новые встречи, новые мысли. Отношение к учебе вот только не изменилось. Неохота было учиться. Но полученная информация об организме людей и других организмах могла пригодиться. Особенно навыки в анатомке. Препарировать трупы тоже надо уметь.
Буквально последняя черточка
С Ольгой у нас кончилось всё 9 августа. С тех пор я ненавижу Август! Что случилось, как случилось, почему так получилось — не важно, не хочу вспоминать! Пытались, конечно, всё восстановить, но два раза в одну реку, сами знаете, не входят. Не удается. Я и в Армию-то, наверное, из-за этого ушел. Остался бы — ничего хорошего не вышло. А в Армии, всё казалось ещё можно восстановить, учитывая трудности Армейской жизни, казалось, что стану взрослее и всё прощу. Даже ей стихи солдатские писал, как будто ничего не случилось:
Что-то мне не поется, милая! Может, просто, воздуху мало? Здесь такая луна тоскливая, Был бы волком, завыл бы, право! Год назад, в это время, помнишь, Мы с тобой были всех счастливей? Ты теперь эти мысли гонишь, Чтобы слезный не лился ливень Знаю, чувствую — огрубел я, Зубы скалю, чуть что такое. Каждый день здесь — сплошные пробелы Жизни, счастья, любви и покоя. Я теперь оглянусь с улыбкой На всё то, что было когда-то. Помню хрупкой тебя и гибкой, Помню, плакала, став солдаткой… Быть бы рядом, но что поделаешь? Остается прокусывать губы! Не поется мне, понимаешь? Не поется! Но все же буду!Но
Вернулся, и всё пришлось обустраивать заново.
Тут, как раз, Женька откинулся. Пришел ко мне с Упруговой на пару. Посидели, выпили. Наташка говорит:
— Хочешь работать на киностудии?
— Конечно! — отвечаю я.
Она, оказывается, там администратором работает.
— Отлично, — говорит, — у нас как раз одного ассистента не хватает. Валерке Яковлеву ассистент нужен. В командировки придется часто ездить.
— Отлично! — отвечаю я. — Я люблю дорогу, это по мне — кино и дорога.
— Если ты серьезно, то приезжай завтра на киностудию.
Думали пьяный базар, но…
Я приехал назавтра. Меня тут же взяли без лишних хлопот и вопросов. И ещё через день, я уехал с Валеркой снимать свое первое кино. Жизнь наладилась!
— Ну, а девушки?
— А девушки — потом! Какие девушки? Кино! Какие, на фиг, девушки?!
Вот так мой Мир превратился в огромное пространство всей Страны, которое я пересекал с кинокамерой в руках от Нурека, до Москвы, от Севера до Востока и обратно по спирали в любом сочетании. Известно же — «кто в этот Мир попал….»
_____________________
Для полной склейки картины:
Помнится, в самом начале повествования, я оговорился, что в Архипкином столе завалялось много бумаг, исписанных его почерком. Любопытно, наверное, их почитать. Особенно, если учесть, что многое из того, что там завалялось, уже много-много лет ждет своего прочтения. Кстати, учитывая, что «всё взаимосвязано», можно с удивлением обнаружить в письменах десятилетней давности связь с событиями, о которых Вы только что узнали. Для меня это было тоже неожиданно, когда я залез в его стол и пробежался глазами по старым, желтым страницам. Если Вам, уважаемый читатель, интересно — прошу!
Назовем это простенько:
«Литературное наследие Архипа»
№ 1 (Очень старый лист в клетку)
Моё патологическое желание чего-нибудь написать, вынудило меня завести «амбарную» тетрадь. Но как только, я её открываю, напрочь забываю всё. И, вообще, я боюсь этих чистых листков. Легче исправлять уже написанное. Поэтому, я даже пишу с ошибками — после всё исправлю, если не зачеркну. Вообще-то у меня уже есть несколько стихотворений, даже кой-какие мысли я в ней накалякал — но завел-то я её не для того. Даже написав это, я боюсь прочитать — чтобы не вычеркнуть.
А, самое главное, когда рассуждаю вслух, всё так ясно, интересно и просто, даже нравится знакомым, а как только беру ручку, открываю лист…..
Писать — это долго, пока напишешь слово — потерял мысль, теряется нужда, охота….
— Забрось тетрадь на шифоньер!
В институте считаюсь хорошим рассказчиком (надеюсь не трепачом), меня слушают, смеются, даже спрашивают, почему я не пошел в артисты? А я хочу чего-нибудь толкового написать. Хочу как Гессе, так завернуть, чтобы осмысливать, переваривать долго. Уже пробовал как Шукшин, вижу — пишу. Грузчиков своих на работе описал, но плохо. Дружок посоветовал: «Надо как Дюма, читаешь всё подряд, что попадётся, набираешься запаса слов, а потом — и пиши, и кино снимай».