Булыжник под сердцем
Шрифт:
Я закончила полпервого: сказала старику Кэррингтону, что мне слегка нездоровится – наверное, подхватила грипп. После этой маленькой лжи мне и впрямь поплохело – может, взаправду грипп? Меня потряхивало, все в мире было не на месте; все не так, меня пробивало потом и лихорадило. Мне и в голову не пришло, что это нервы. У меня не бывает нервов. Нервы – это у зажратых яппи. Или у лондонцев. А я – отважная северная девчонка, и в моем крепко сбитом тельце железные нервы. Спокойная, как вода в омуте, непоколебимая, как Вселенная. О да – тогда я действительно в это верила. Вот она, сладкая молодость. Блядь. Я решила заскочить к маме – что-нибудь перекусить.
Все смеются, когда я говорю, что Брэдфорд – один из самых красивых городков на севере, если не во всей Англии. А как же Йорк, заявляют мне, или Хэррогейт? Чушь. И рядом не стояли. Видите ли, Брэдфорд расположен на дне впадины, а пригороды – вверх по склонам. В Брэдфорде «за город» значит «наверх». И когда едешь по извилистой дороге, например по Лидз-роуд, над тобой распахивается огромное небо с потрясающими киношными облаками. Ощущение – будто одолел перевал и увидел море, только вместо воды – багряные переливы поросшего вереском холма напротив.
А потрясающие сочетания невообразимых цветов овощей и фруктов, выложенных перед городскими лавочками, – манго, фиги, папайи, баклажаны, морковь, сахарный тростник, сливы, гранаты, картофель, пучки кориандра, шпината, горы яблок, груш и капусты. Все что угодно откуда угодно. От магазинов тканей слепнешь – рулоны сапфировой, малиновой, изумрудной, блестящей парчи, шифона, натурального шелка и полиэстера; тысячи оттенков розового, подле которых бледнеют розы, и все это – с вышивкой, с кружевами, с золотыми, серебряными стразами, с зеркальными и голографическими вставками. Мимо прогуливаются с колясками восточные девушки – в блестках и атласе, сверкающие, как богини, толкают коляски с детьми в поисках свежего воздуха и сплетен. Всегда одеты с иголочки, честное слово.
Я обожаю Брэдфорд. Конечно, хотелось бы сказать, что этот идиллический городок-жемчужина населен идеальными людьми – веселыми, честными, добродушными северянами. Нет. Люди здесь обычные. Так что на каждого добропорядочного горожанина приходится штуки четыре отморозков обоих полов с мозгами форели и нравом бешеного питбуля. Может, городок у нас и небольшой, но каждой твари по паре – бандитов, придурков, сутенеров, проституток, барыг, нариков, заезжих гастролеров, жуликов, фундаменталистов, психов, уродов, хулиганов, негодяев, мегер, проказников, головорезов мелкого пошиба и отпетых головорезов, богохульников, прелюбодеев, педофилов, грабителей, вандалов, готов и просто дрочил, как известных, так и анонимных.
Я вела машину, а в голове мантрой крутился список плохого и хорошего. Я пыталась прикинуть, чего больше, – но все сливалось в единую какофонию. Голова раскалывалась, и от яркого солнца, которое пробивалось через старое ветровое стекло с содранным к чертовой матери покрытием, становилось только хуже. Полжизни за чашку чаю и пару таблеток парацетамола.
Я была так счастлива, когда приехала, что припарковалась у маминого дома, как радостная идиотка, едва не вывалилась из машины и поднялась в благословенный полумрак прихожей.
– Мам. Мам, это я, Лили! Ты в кухне?
Конечно, где еще ей быть? Мама обняла меня мучными руками, и я разнылась о своей простуде и мигрени. В результате мне выдали таблетки, чай и пообещали сэндвич с маслом, ветчиной и помидорами, обильно приправленными кетчупом и на свежайшей булочке прямо из пекарни. Как здорово, что папа – пекарь. Обожаю углеводы и
Я наблюдала, как мама суетится на крошечной кухне, жарит, намазывает маслом бутерброд, предлагает на десерт замороженное желе. И поняла, насколько ее люблю – и закрыла лицо руками, только бы не разныться. Мама была одета как всегда: блузка, юбка, кардиган, передник и мягкие тапки. Все из гипермаркетов «Би-эйч-эс» или «Маркс». Единственный изыск – необычайно длинные волосы, которые мама постоянно заплетает в косу и укладывает в плотный узел на затылке. Если не идет с папой в «Дейлз» или еще куда. Тогда мама надевает старомодные спортивные брюки, ботинки «Брэшер», джемпер и плащ-дождевик, под который прячет косу. Она никогда не меняется. Впрочем, как и папа. Это так успокаивает.
Я жадно проглотила бутерброд, выпила пинту чая и набросилась на ядовито-зеленое желе. Мама вытерла Руки полотенцем и уселась напротив. На пару секунд повисла многозначительная тишина, а затем мама спросила:
– Что с тобой, дорогая? Что случилось?
Ох, черт. Она меня насквозь видит. И я все выложила. С начала до конца. Про Джейми; про то, что я запуталась; что чувствую себя виноватой; про то, что влюбилась в Габриеля. Все это рекой тьмы хлынуло из меня в маленькую теплую кухню, и мама только время от времени повторяла «хм», «ясно», «о боже». Закончив, я ткнулась горячим лбом в руки и выдохнула. Наконец-то я выговорилась.
И тут накатило чувство вины. Зачем я рассказываю все эти кошмары моей ангельской неискушенной маме? Я резко выпрямилась, забормотала извинения и объяснения.
Мама молчала, и вскоре мое бормотание иссякло. Мы посидели в тишине, потом мама вздохнула:
– О, моя дорогая, моя бедная маленькая детка!
Кажется, она опечалилась и растерялась; мне тоже стало грустно. Мама еще раз вздохнула и мягко продолжила:
– Послушай меня, дорогая, ты сама знаешь – молодые люди не любят, когда за ними бегают. И считают таких девушек дешевками. Знаю, сейчас другие времена, но кое-что не меняется. Если он и впрямь такой замечательный, дружи с ним, и вскоре он сам тебя заметит. Знаю, это больно, дорогая, но словами горю не поможешь. Ты, слава богу, умная девочка, ты ничего такого не выкинешь. Дорогая, мне так жаль, что тебе больно, – ты знаешь, как мы с папой тобой гордимся. Но ничего, этот парень сам к тебе прибежит. Подожди – увидишь. А если нет – что ж, на нем свет клином не сошелся. В любом случае, потеряет он, а не ты.
Я наклонилась и поцеловала ее. Она всегда говорит как настоящая мама. Не то что некоторые знакомые родители, которые пытаются быть друзьями своим детям, просят называть их по имени – будто стыдятся, что они матери. Ненавижу. Мать должна гордиться тем, что она – мать, и отец – тем, что он отец, а не на всю жизнь в детстве застревать – это отвратительно.
Я так погрузилась в свои мысли, что чуть всё не пропустила мимо ушей. К счастью, вовремя спохватилась. Мамины слова бурным потоком ворвались в мою внутреннюю проповедь:
– …бедная твоя подруга. Конечно, такое везде бывает. Помнишь малышку Джуди Эстуэйт, дорогая? Вы с ней еще когда-то дружили… – Да, я помню Джуди. Волосы в хвосте, прыщи, вечно сонная, забеременела в пятнадцать. Но при чем тут Джейми? – Да, и только подумать – от родного отца! Наверное, это длилось не один год. И старшая девочка тоже – как там ее звали?
– Карен, ее звали Карен, – оцепенело проронила я. Отец Джуди? Ее розовощекий добродушный папаша, вылитый монах Тук? Инцест? Что за хуйня?