Бумажные души

Сунд Эрик Аксл

– Я хотел, чтобы среди снимков были какие-то известные лица. Они попались мне под руку… – Он указал на фотографии, которые, без сомнения, описывали путешествие Каспара на товарном поезде. – Мне кажется, надо и дальше показывать ему снимки – похоже, они ему просто очень нравятся. А это немаловажно.

– Согласен… – Олунд наморщил лоб. – Вы можете сказать, подвергался он сексуальному насилию или нет?

Луве не ответил, и вместо него заговорил Лассе.

– У мальчика явно нет ощущения, что ему что-то угрожает. У подростков,

подвергшихся изнасилованию, такое бывает очень редко.

– Согласен, – кивнул Луве. – Но, если что-то будет указывать на пережитое насилие, я, конечно, продолжу разбираться. И хорошо бы сделать в ближайшее время кое-что еще: снять ЭЭГ и сделать магнитоэнцефалографию или компьютерную томографию. Мне кажется, у Каспара проблемы с памятью.

– Амнезия? – удивился Олунд.

– Да. Что-то с кратковременной памятью. Когда я оставил Каспара наедине с портфелем, а потом вернулся, мне показалось, что он меня не узнал. Возможно, поэтому он и отложил в сторону ваши фотографии.

Лассе поразмыслил.

– То есть он не узнал нас с Нильсом?

– Не исключено. Во всяком случае, сегодня – не узнал.

– А может амнезия повлиять на способность говорить? – спросил Лассе.

– Настолько, чтобы он вообще онемел – вряд ли, – ответил Луве. – Но консультация невролога была бы кстати. Травма головного мозга, например, вполне может сказаться на способности к речи.

– Устроим, – пообещал Лассе. – Сегодня же… Я позвоню в Каролинскую больницу.

Олунд отложил фотографии.

– Сделаем перерыв, а потом посмотрим запись? – предложил он.

Все трое вышли в коридор и направились в служебное помещение. По дороге Лассе вспомнилось, как Луве отреагировал на имя Жанетт Чильберг.

Наверное, она сейчас несколькими этажами ниже, в своем отделе, но вдруг ей сегодня что-нибудь понадобится в изоляторе и она поднимется сюда.

Ни Луве, ни Жанетт не обрадуются, если встретятся лицом к лицу.

Глава 32

Белая меланхолия

Росомаху, Ненасытного, застрелил отец Ингара, когда она убегала с растерзанной курицей. Первая пуля пролетела мимо, но вторая погасила в звере искру жизни.

Прошел уже час, но лед внутри меня так и не растаял. Я лежу у себя в кровати и дрожу. Пе сидит рядом и держит меня за руку.

– Ненасытный убивает всех, кого может, и ест, пока в брюхе остается место, – говорит он. – А потом протискивается между двумя деревьями, чтобы протолкнуть пищу дальше и съесть еще.

Отец объясняет, что росомаха, должно быть, перегрызла сетку на птичьем дворе и проникла в курятник через лаз для кур. Перепуганные куры пытались бежать от нее через окошки под потолком – вот почему окна оказались разбиты. Однако небольшой курятник за домом Ингара, где обитал петух, остался невредимым. Резню, устроенную росомахой, пережили всего две курицы.

– Мы нашли их в углу, они

жались за кормушкой. Бедняги так испугались, что, когда я их поднял, они будто одеревенели.

– Курица во дворе была жива, хотя росомаха отгрызла ей голову, – говорю я. – Разве такое бывает?

– Когда росомаха отгрызла ей голову, часть мозга осталась. Может, поэтому…

– Где Ингар? – перебиваю я.

Отец отвечает не сразу. Он проводит рукой по щетине, смотрит в окно. На окне ледяные узоры, и кажется, что стекло вот-вот треснет.

– Ингар покинул нас, – произносит наконец Пе.

“Он сделал по-своему, – думаю я. – Хотел уйти – и ушел”.

Внезапно во мне словно что-то обрывается. Как будто я до сих пор не совсем понимала, как стану жить, если Ингара не будет рядом со мной. Осталось лишь сосущее чувство в груди, жестокий ветер. Он все крутит, крутит в пустоте, которую Ингар оставил после себя.

– Ну, Стина, попробуй поспать. – Отец отпускает мою руку. – Вот, выпей.

Стакан с желтоватым отваром остается стоять на столике нетронутым.

* * *

Я сплю чуть не до обеда. Видар будит меня, щекочет мне шею мизинцем. Я открываю глаза.

– Не грусти, – говорит он своим тонким голоском. – Ингар на небесах.

– Что?!

Круглое личико младшего брата приближается к моему, и я вижу, что он плакал: глаза опухли, щеки покраснели.

– Ингар на небесах, – повторяет он шепотом.

– Не может быть, – говорю я. – Он же недавно ушел из деревни.

Тело странно отяжелело. Я пытаюсь припомнить, что мне снилось, но в голове лишь беззвучная кромешная тьма.

– В ущелье кровь, – говорит Видар.

Когда я встаю с постели, у меня кружится голова. Ледяные узоры на окне исчезли. Солнце – впервые за долгое время – светит так, что режет глаза.

– Это кровь росомахи. Росомаху застрелили, – объясняю я.

– Там много крови, – упорствует Видар и тянет меня за рукав ночной рубашки.

– Крови много, потому что росомаха – большой зверь… Принесешь мне боты?

Видар кивает и уходит, но приносит мне не домашние боты, а уличные башмаки и кожух.

– Я покажу, – говорит он.

Я надеваю кожух, и мы выходим в короткий день. Снегопад, наверное, прекратился вскоре после того, как Пе уложил меня спать: кровь на снегу у курятника еще видна.

В снегу за курятником протянулась цепочка следов. Какое-то животное бежало по насту – Ненасытный так и бегает, а еще есть следы Пе и Ингарова отца; они люди тяжелые, насту их не выдержать. Кое-где на снегу красные пятна. Следы ведут в тень под елками.

Мы пересекаем поле, по колено в снегу, и по утоптанной тропинке спускаемся к дому Старейшин. Чуть левее, метров на десять в лес, много следов. Они беспорядочно пересекают лесную опушку. Похоже, тут прошли три разных существа. Странно, но звериных следов я больше не вижу.