Бумажный Человек

Венцкевич Фёдор

Зет покачал головой.

– У тебя еще вся смена впереди. Навоюешься. Езжай себе с миром. Я разберусь.

– Ну, как знаешь. Тогда до завтра.

– Удачи. Хорошего дежурства.

Дождавшись, когда машина сменщика повернет за угол, Зет снова опустил стекло. С улицы доносилось привычное бу-бу-бу. Зет прислушался.

"Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды?

Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут,

ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их".

Зет покачал головой.

– Ох, дурят голову нашему брату!

Инструкция категорически запрещала использовать Очиститель в городе, если расстояние до цели превышало пятьдесят метров и, уж тем более, из машины, но голова болела так, что Зету было уже все равно.

Он тщательно прицелился, выбрав в качестве мишени правый глаз Проповедника – голубой, сумасшедший и гипнотический, – задержал дыхание и спустил курок

– Вот теперь поехали, – бросил он, и слова коснулись земли прежде, чем первые капли крови.

Проповедник, точно большая темная бутылка, медленно повалился на асфальт, хлеща из отбитого горлышка чем-то красным. Голова исчезла.

Зет знал, что теперь последует шок, ждал его, но все равно пропустил момент, когда мир завалило пеплом, а сердце – льдом.

Перед глазами всплыло лицо друга, Уайта. Очень пьяное лицо. Совсем пьяное. Слипшиеся мокрые волосы почти прикрывали поблескивающие безумием глаза.

– Вот рыбы живут в воде, Зет, – говорил он (только еще вчера говорил).

– А люди, это такие рыбы, которые живут в воздухе. Понимаешь, они могут плавать в воздухе, у них все для этого есть, ты только представь, сколько у них простора, а они ползают по дну. Просто ползают…

Уайт тряхнул головой.

– А душа, Зет, это такая рыба, которая живет в обществе. Там тоже места хватает. Но и душа у большинства людей предпочитает ползать по дну. Там, где оседает вся дрянь и дешевка, вся реклама и мерзость, все самое тупое и грязное. А они наглотаются этого, нажрутся, и их тянет на дно, как кусок свинца. А выше, выше, выше, Зет! Ведь если быть легким, можно всплывать бесконечно! Туда, где у поверхности пенится поэзия и музыка, где разноцветными пузырями врется к небу живопись и архитектура, где…

– А сам-то ты где, Уайти? – перебивает его тоже изрядно уже пьяный Зет.

– Я? Я везде. Я курсирую. Туда и обратно, вверх и вниз. Как какой-нибудь чертов поплавок. К утру освобождаюсь от той дряни, которую набрал за прошлый день, и начинаю потихоньку всплывать, и бог ты мой, как же это хорошо, но как же недолго. Не пройдет и часа, как меня снова накормят какой-нибудь гадостью, забьют в глотку свинца, пропитают одежду дерьмом и утащат за ноги к себе, на дно. Но ни хрена, дружище, ни хрена. Когда-нибудь мне удастся смыться от вас насовсем…

– Ага. Ты, значит, плаваешь, как поплавок, – усмехнулся Зет. – А я тогда чего делаю?

– А ты прыгаешь! – взорвался

Уайт. – Потому что по-настоящему добрым, нежным и любящим ты бываешь только, когда трахаешься. Да все вы такие. Подрыгнете ненадолго, а как кончите – плюх! – и обратно в лужу вверх брюхом. Спать! Вы даже не рыбы, Зет. Вы жабы! Самые обыкновенне жабы.

Он искоса посмотрел на друга.

– Извини, я, кажется, чуток перебрал.

– Да ничего, – отмахнулся Зет и задумчиво повторил: – Жаба, говоришь? Может быть… Очень может быть…

Он вздрогнул и вернулся на площадь. Жутко визжала какая-то баба, толпа схлынула, и площадь опустела. Стало совсем тихо. Исчезли все звуки, кроме жуткого стихающего бульканья вытекающей бутылки.

– Неожиданно, – появилась, наконец, первая мысль. – Очень неожиданно. Жила-была одна жаба. А потом она вдруг ошиблась и ее расстреляли. Неожиданно.

Дико взревел мотор: Той пытался вырваться из вцепившихся в колеса пальцев асфальта.

– Что происходит, гражданин? – испуганно спрашивал автомобиль. – Гражданин, вы меня слышите?

Зет не ответил. Он слушал. Где-то далеко и, словно, внизу, раздавались шаги. Потом, точно из-под земли, – впрочем, Зет знал, что именно так и было, – появились две одинаковые фигуры. Эти, в отличие от службы очистки, были белыми, и без лиц. Им не полагалось.

Зет сразу же успокоился. Конец – значит, конец. Разом ушли все заботы, и он полетел, расправив руки (ах, нет же, растопырив все перепонки!), навстречу звездам.

– Гражданин! – жалобно скулил Той. – Что происходит?

Зет, не сводя взгляда с приближающихся фигур, ответил:

– Происходит то, что я не успел отложить икру.

– Лучшая в городе икра, – чуть не плача, объявил Той, – в магазинчике "Икры Разума" на Тверской. Всего тринадцать кредитов банка.

***

– Преступление, – объявила первая фигура и, повернувшись ко второй, тоном экзаменатора продолжила: – Итак, что мы имеем?

– У тела отсутствует голова, – явно волнуясь, сообщила вторая фигура.

– Правильно, – кивнула первая. – Дальше.

– Отсутствие головы… – вторая фигура замялась и неуверенно продолжила: – отсутствие головы относится к разряду тяжких телесных повреждений.

Первая фигура помолчала.

– Согласен. Что еще?

– Ну, – протянула вторая, – голова является неотъемлемой частью человеческого организма, предназначенной для…

– Как еще можно классифицировать подобную травму? – перебила первая фигура.

Наступило молчание.

Первая фигура медленно покачала головой.

– Очень плохо. Подобная травма классифицируется как повреждение, несовместимое с жизнью. Продолжайте.

– Ну да, несовместимое с жизнью, – радостно подхватила вторая фигура – Это, в сущности, означает, что голова более с жизнью не совместима, то есть – мертва.