Бумажный домик
Шрифт:
В кафе
В кафе появился пятнадцатилетний ученик, перепуганный насмерть, с нежным голоском, его одергивают все кому не лень.
— Нет, нет, не ставь зонты на террасу! Ты что, не видишь, что через час дождь польет, соображай хоть немного.
— Нет, нет, не накрывай столы до одиннадцати, ты что, хочешь, чтобы за них клиенты уселись и кофе потребовали?
— Как, ты еще не накрыл столы? Ты что, не видишь, что тут уже кое-кто расположился — (взгляд в мою сторону), — да мы из-за тебя разоримся.
Поворачивается ко мне и, словно извиняясь за намек:
— Что
На берегу моря
Какая-то дама за обедом рассказывает:
— Я была на пляже и заплыла далеко в море, поворачиваю к берегу, и что я вижу? Молодая женщина, и представьте себе, очень приличного вида, совсем не из таких…
— Из каких? — перебивает хозяин.
— Вот послушайте — из каких! Она роется в моей сумочке, совершенно спокойно, словно это ее собственная сумка, и она наводит там порядок, и вот она достает мой кошелек! Я поплыла изо всех сил, выскочила из воды. Когда она увидела, что я уже на берегу и не собираюсь делать вид, что ничего не замечаю, она просто взяла и швырнула кошелек на песок. Со мной прямо шок случился! Настоящий шок! Меня всю трясло. Ведь это, шутка сказать, я видела собственными глазами, видела, как роются в моих личных вещах! Что вы на это скажете?
Хозяин, с сочувствием:
— Скажу, что вы, наверное, не так уж много повидали в своей жизни.
Да, невинность теперь не в моде: ее высмеивают, преследуют, обкрадывают. В этом ее назначение. В тот день, когда невинность осознает свое предназначение и смирится с ним, ее станут еще больше уважать, но обкрадывать будут по-прежнему.
Восьмилетний Серж, приятель Венсана, сын наших знакомых, воспитан в полном неведении в отношении религии — увидев у меня на шее большое серебряное распятие, где Христос изображен в современном стиле, еле намеченным плоским силуэтом, интересуется:
— Кто это тут расплющен?
— Это Иисус Христос.
— A-а! Ну, конечно… А что с ним вообще-то случилось?
— Его распяли на кресте.
— А потом бросили под машину?
— Нет, только распяли.
— Бедняга! И все-таки непонятно: вокруг столько несчастных случаев, почему все еще вспоминают о нем.
Через некоторое время:
— А что, всех детей, которые принимают первое причастие, их потом распинают?
— С чего ты взял?
Я вновь вспоминаю испанских малышей: Хуана, который с самого малолетства наверняка почувствовал, не мог не почувствовать, как отчаянно разрывают сердце Долорес любовь и ярость; Маноло, который столько скитался по знакомым, которого так часто бросали одного, что он в конце концов приобрел привычку называть мамой всех женщин подряд; Сару, на которую мать после рождения лишь мельком взглянула и сейчас же отослала наложенным платежом подальше, как можно дальше… Не избиение невинных младенцев — пожалуй, самый таинственный праздник церковного календаря, — но измывательство над ними.
О них говорят: святая невинность. Так, значит, они святые, эти слепые, визжащие комочки,
Как-то мне попалась одна статья, где некий священнослужитель клеймил распространение в слаборазвитых странах противозачаточных средств и стерилизации, — мне кажется, ничего более жестокого я в своей жизни не читала. «Несомненно, — писал этот святой отец, — многие из этих детей из-за болезней, голода, отсутствия элементарной гигиены, безработицы обречены на преждевременную смерть. Но имеем ли мы право, прикрываясь этой бездушной статистикой, лишать матерей надежды, которую несут с собой каждые новые роды?»
По-моему, это верх жестокости и бесчеловечности и противоречит даже той утилитарной морали, которую исповедует общество, где мы живем. Когда я прочла эти строки, я почувствовала, как все сжалось у меня внутри: это чувство любой матери, любой христианки, прежде всего христианки, которой напомнили, что, даруя жизнь, она дарует и смерть. «Да будет!», сказанное Девой Марией при рождении Христа, означает также «да будет!» Страстям Господним и его смерти. И его Воскресению. Но чтобы такой конец стал оправданием рождения, ему нужно встать над повседневным течением жизни. Святые — это матери, даже отчаявшиеся, даже слепые.
Я снова вспомнила об этом святом отце — мне трудно его так называть, — когда на четвертом месяце потеряла ребенка. Венсан был безутешен.
— Почему? — твердил он без конца.
Мои уже по-женски мудрые дочери ждали ребенка с восторгом, но огорчились меньше.
— Не надо расстраиваться из-за него, ведь он ничего не узнал, — говорила печальная и нежная Альберта.
Полина, в стиле Жарри:
— Ты еще молодая, мама, у тебя еще будут дети.
Но Венсан, когда видит страдание или зло, всегда спрашивает «почему».
— Почему он умер, этот ребенок?
— Он не умер, он не родился, только и всего. Так часто бывает в жизни. Природа растрачивает множество семян, прежде чем из какого-нибудь одного вырастет дерево, животное, человек, которые смогут полностью развиться.
— А если бы я умер сейчас, я бы полностью не развился?
— Думаю, что нет. Хотя есть люди, которые молодыми достигают чуть ли не совершенства.
— И тогда они умирают?
— Не обязательно.
— А если бы я умер сейчас, ты бы расстроилась, что я не полностью развился?