Бумажный занавес, стеклянная корона
Шрифт:
«Чем я занимаюсь! – с тоской подумал Сергей. – Торчу здесь как лось в огороде и прикидываю, кто из мужиков с кем может спать. Какая мерзость».
Он с отвращением глянул на бугристую макушку Джоника.
И снова поймал на себе внимательный взгляд Иннокентия, неизвестно когда успевшего материализоваться возле стола.
Со стен длинной галереи на Сергея взирали портреты Богдана Грегоровича: кто с прищуром, кто надменно запрокинув голову, кто с лучезарной улыбкой. Бабкин, пока шел, насчитал шестнадцать фотографий и сбился. Надо
Рекогносцировка, Богдан Атанасович. Разведка местности.
Формально прогулка Бабкина по дому была подана под соусом паранойи Джоника: мол, юноша неуверенно чувствует себя в новых местах и ему жизненно необходимо, чтобы его охранник убедился в отсутствии киллеров. Достаточно было взглянуть на Джоника, широко расставившего ноги и отпускавшего двусмысленные шуточки в адрес Олеси Гагариной, чтобы понять нелепость этого объяснения. Грегорович хмыкнул, однако препятствовать не стал.
К тому времени половина гостей уже разошлась по комнатам. Собирались передохнуть после ужина, дождаться темноты и запускать фейерверки.
– …опять она шпагатом машет.
– Чуть что – сразу ноги раздвигать.
– Привычка! Что ты хочешь…
Раздался смех. Бабкин остановился у приоткрытой стеклянной двери, за которой кудрявилось, зеленело и дышало влажным теплом.
Оранжерея. В которой, судя по голосам, прогуливаются Кармелита и Анжела Вороная, беззастенчиво перемывая кости балерине Медведкиной.
За те два с половиной часа, что Бабкин провел в доме Грегоровича, он успел убедиться, что такое поведение для всех присутствующих в порядке вещей. Только-только страстно лобызались, обнимались и восхищались цветущим видом друг друга. Но стоит разлететься в стороны, как улыбки сменяются кривыми гримасами, а восторженные комплименты – саркастическими шепотками.
Из зарослей пальм и фикусов на Бабкина смотрели пухлые мраморные ангелочки, прикладывая пальчики к губам. Один, самый ближний, целился в него из лука.
– …Грегорович снова разжирел.
– Ты попробуй одними гамбургерами питаться. Знаешь, как разнесет?
– …помню, мы в ресторане сидели после одного фестивальчика. Три звезды Мишлена. Молекулярная кухня! И что просит Грегорович?
– Гамбургер и картошку-фри!
Громкий смех.
– Я думала, официант ему в рожу плюнет.
– Стоило бы!
«Здесь я ничего интересного для себя не найду», – понял Бабкин. Надо было выбираться.
Он обследовал первый этаж, запоминая расположение комнат, и по длинной лестнице, устланной красным ковром в золотых лилиях, поднялся наверх.
Пять дверей.
И одна – напротив, в конце коридора.
Он постучался в первую, приоткрыл, не дождавшись ответа. Пустая спальня. Вторая дверь – то же самое. Третью Бабкин, задумавшись о количестве гостевых комнат в этом доме, машинально распахнул без стука и наткнулся на Татьяну Медведкину неглиже, примерявшую перед
– Ты свихнулся? Что ты себе позволяешь!
– Пардон, мадам! – брякнул он. – То есть мадемуазель!
И выскочил в коридор как ошпаренный. Ему в спину что-то требовательно говорили, но Сергей уже не слушал: он вытер пот со лба, обругал себя дураком и направился к дальней двери, самой многообещающей.
Андрей Решетников вышел из-за стола, стараясь держаться как ни в чем не бывало. Почему бы ему не прогуляться по дому и саду Грегоровича? Он позвоночником чувствовал взгляд Джоника, но старался и спиной выражать благодушную уверенность. Что такого в его желании? Всего лишь пройтись. Может, курнуть травки с Кармелитой. Ничего больше.
– Далеко собрался?
Вопрос догнал его, когда он был возле распахнутых дверей.
О, этот слегка гнусавящий голос с якобы нейтральными интонациями. Андрею ли не знать, как стремительно Джоник переходит от спокойствия к ярости. Потому что спокойствие это напускное, притворное, а в действительности его маленький талантливый дружок вечно чем-нибудь взбешен.
Андрей Решетников был твердо уверен, что Джоник по-настоящему талантлив. Разумеется, одаренность его лежит не в сфере исполнения песен – господи, это просто смешно, с его-то ужимками и голосом! И уж конечно, любой семиклассник, страдающий от неразделенной любви и нехватки денег на сигареты, даст Джонику как сочинителю сто очков вперед.
Но Джоник обладал способностью концентрировать вокруг себя именно тех людей, которые могли привести его к цели. С точки зрения Андрея, это походило на магию. На шаманство. Неумный и довольно уродливый пацан бил в невидимый бубен, и в верхних сферах что-то сдвигалось: продюсеры говорили «да», хотя собирались сказать «нет», конкуренты вместо того, чтобы набить Джонику морду за хамство, предлагали вместе записать новый сингл, а администраторы вроде самого Решетникова из кожи вон лезли, чтобы угодить.
Когда Андрей только встретил Джоника, тот показался ему зверьком. Кем-то, скажем, из джунглей: быстрым, нервным, перебегающим с ветки на ветку. И очень неуютно чувствующим себя среди людей. Будучи умным существом с высокой приспособляемостью, мальчик, которого когда-то звали Ринатом Башировым, виртуозно научился притворяться. Но иногда в нем прорывались звериные черты. Все окружающие становились чужаками, опасными чужаками, с которыми можно не церемониться – бросаться и рвать зубами.
Решетников никогда не знал, укусят его или ласково потрутся головой.
Джоник умел быть обаятельным. Среди своих, когда он мог позволить себе расслабиться и не играть в звезду рэпа, из него через край било мальчишество. Он мочился с балкона пятого этажа неимоверно пафосной гостиницы. Подвозил на мотоцикле старушку-соседку (старушка оказалась крепкой закалки и по прибытии в место назначения попеняла Джонику, что медленно ехали). Выкрасил своего йоркширского терьера в ярко-синий цвет и две недели морочил всех, уверяя, что это новая порода, привезенная из Занзибара.