Бумеранг улетает к Солнцу
Шрифт:
– Лерочкой, – поправил Максима Геннадий Ильич. – Это ее полное имя. Пообщаться с Лерочкой – это точно не скоро. И вообще неизвестно, получится ли с ней пообщаться когда-нибудь. Нужно надеяться на лучшее. Так и профессор рекомендовал – надеяться на лучшее. И мы с ним в этом солидарны. Мы как единый кулак с ним в борьбе с Лерочкиной хворью.
– Кулак, это, конечно, хорошо. И все же, я вынужден вас просить провести меня в палату к Лерочке. Сами понимаете – долг обязывает. У меня же есть начальство, – сказал Максим. – И оно не поймет, когда я скажу ему, что не побывал
– Да кто ж вас не пускает?! – Геннадий Ильич возмущенно вскинул брови и посмотрел на Максима поверх круглых очков без оправы. – Да какие такие разбирательства?!
– Ну, тогда пошли? – спросил Максим, вставая.
– Пойдемте, раз вы настаиваете. Но хочу вас предупредить, – Геннадий Ильич замялся. – Как бы вам объяснить… То, что вы увидите в палате интенсивной терапии, не совсем укладывается в общепринятое представление действительности. Если быть максимально точным, совсем не укладывается.
– А я, в свою очередь, вас не совсем понимаю. Если быть точным – совсем не понимаю. Может быть, просто пройдем в палату интенсивной терапии? И просто посмотрим, что там укладывается, а что – не укладывается?
– Ну, я сделал все, что смог, – вздохнул Геннадий Ильич. – Подождите минутку, я захвачу нашатырь.
– Зачем вам нашатырь? – спросил Максим. – Вам плохо?
– Нашатырь не мне. Вам, – сказал Геннадий Ильич. – Я и весь персонал больницы уже научились обходиться без нашатыря. Сложно было в первые три дня, сейчас полегче. А вам нашатырь обязательно пригодится.
– Я в обморок падать не собираюсь. Я следователь с большим стажем, я такое повидал на своем веку, вы не смотрите, что я с виду молодой. Почему я должен падать в обморок при виде пациентки, пусть даже со странным именем Лерочка?
– А может быть, накатить по сто грамм настоечки? – вместо ответа сказал Геннадий Ильич, задумчиво потирая подбородок. – Определенно, это выход. Присаживайтесь, сейчас накатим, и пойдем.
– Да не пью я на работе! – возмутился Максим. – Что происходит?! Что там – в палате интенсивной терапии? Почему туда нельзя идти трезвым?
– Вы ее посмакуйте немного, погоняйте во рту, потом глоточками выпейте всю, и сразу ломтик яблочка, за ним – кусочек сыра и ветчинки, – Геннадий Ильич словно не услышал возмущений Максима. Открыв маленький пузатый холодильник, он быстро сервировал письменный стол. – А потом пойдем. Вы не волнуйтесь, мы обязательно пойдем. Только проведем премедикацию.
– Я не понимаю ваш медицинский жаргон, объясняйтесь понятнее, – потребовал Максим.
– Присаживайтесь, – сказал Геннадий Ильич, разливая бордовую настойку по стеклянным колбочкам. Своя, на травках лечебных. 45 градусов. А потом пойдем. И я, может быть, с вами зайду. Хотя не уверен.
– Послушайте, что вы себе позволяете?! Вы меня не слышите, что ли?! Не пью я крепкие напитки! Пиво только иногда, да и то редко.
– За разрушение объективной реальности! – подняв
– Странный тост, – Максим нехотя взял колбочку. – Только из уважения к вам и к вашему труду. За знакомство.
– Напоминаю – погоняйте глоточек во рту, потом по глоточкам все остальное. Чтобы ни капли не осталось в сосуде, – напомнил Геннадий Ильич.
Они чокнулись. Максим осторожно попробовал настойку. Несмотря на высочайшую крепость, настойка пилась легко, оставляя приятное вяжущее ощущение во рту.
– И сразу яблочко! – Геннадий Ильич протянул Максиму ломтик ароматного яблока.
– Яблочко тоже свое? – спросил Максим, всем организмом почувствовав, что яблоко сейчас – то, что надо. – Вкусное.
– А как же! Свое, родимое, с собственного сада! А теперь сыр, и сразу – ветчинку. Вот вам вилочка, сами нанизывайте.
Максим нанизывал сыр и ветчину на серебряную вилку, ощущая, как приятно разливается по телу тепло от настойки. Вскоре тепло пошло вверх, и Максим немного опьянел. Он улыбнулся:
– Зря я отказывался, настоечка работает как надо!
– А я вам что говорю! Слушать надо доктора! Доктор плохому не научит! – Геннадий Ильич налил по второй. – Вторую не смакуем. Просто медленно пьем и чувствуем, как открывается третий глаз.
– Может, не надо? – не настаивая, сказал Максим, взяв колбочку.
– Итак, за крах законов гравитации! К черту гравитацию! – провозгласил Геннадий Ильич.
– Тосты у вас, один краше другого, – рассмеялся Максим.
– Скоро узнаете, к чему эти тосты, – рассмеялся в ответ Геннадий Ильич.
Они чокнулись и медленно влили в себя пахучую бордовую жидкость. Максим хотел взять ломтик яблока, но Геннадий Ильич остановил его:
– Две минуты ждем.
Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Максим сделал то же самое. В этот раз настойка действовала несколько иначе. Струящееся тепло открывало какие-то каналы в голове, обостряя разум, вызывая просветление, и, в то же время, приглушая вторичное – то, что вызывало внутреннее напряжение. Максим вдруг явственно понял, что все, что произошло с ним за последнюю неделю, а особенно, приезд в Оренбург, – все это неслучайно. Даже измена Кати со своим боссом Виктором сейчас представлялась Максиму некой частичкой глобального паззла, в котором Максим был центральной фигурой, предотвращающей страшные события, грозящие всему человечеству.
– Вон оно что! – воскликнул Максим, открывая глаза. – Вон оно, оказывается, как все складывается!
Геннадий Ильич уже сидел с открытыми глазами и с ломтиком яблока на вилке:
– Теперь можно и яблочко. Ну что, открылся третий глаз? Увидели себя со стороны? Увидели свою роль в мироздании?
– Еще как! – восторженно воскликнул Максим. – Я боюсь даже представить, что будет после третей колбочки!
– О-о-о, – Геннадий Ильич подмигнул Максиму. – Третья – своего рода антракт. Третья даст вам ответ на животрепещущие вопросы романтического характера. Вы расставите все по своим местам и выберете приоритетный объект.