Бун-Тур
Шрифт:
Ночью хоть и не видно, но зато, во-первых, из дома трудно удрать, а во-вторых, ночью на улице мальчишка — как сигнал тревоги с красным светом. Каждый милиционер заметит и остановит. Рано утром — еще хуже. Народу мало, но дворников полно и далеко видно. Всем известно, что утром — самый сон. И если мальчишка появился на улице до солнышка, любой дворник поймет: либо дома у мальчишки беда, либо в нем самом беда сидит. И такого запомнят надолго: и как он одет, и когда он вышел, и куда пошел…
Та «компаха» охотилась за трубками от восьми до девяти вечера. Время ничуть не подозрительное.
Нас десять. Стоим у входа в парк. На больших электрических часах сорок минут восьмого. И какие-то мы небывало серьезные. Люди входят и выходят из парка. Шутят, смеются, мороженое сосут. Но это — обычные люди. А мы… Мы уже не парни из седьмого класса! Мы — боевая единица! Мы ждем оперативную машину, которую пришлет за нами Борис Борисович.
Смотрю я на своих друзей и будто впервые их вижу. Все подтянулись, собрались как-то. И ведь что самое главное — никто не заколебался, ни разу не попробовал отбрыкаться от этого дела. Недаром девчонки нас великолепной десяткой прозвали.
Когда подъехала машина, мы не поверили. Думали, подкатит красная с надписью «милиция» или черная с решетками на окнах. А подъехал серый грузовичок с крытым кузовом. Машина вроде той, в которой уток и гусей в парк привозили.
Из кабины вышел Борис Борисович в обычном своем плащике. Ни пистолета у него, ни даже пустой кобуры для острастки. И говорит он буднично, точно мы на уборку картошки в колхоз собрались:
— Поехали.
Сидим в полутемном кузове. Трясемся. Не от страха, конечно! Машина тряская больно — рессоры, наверно, барахлят. Молчим. Обсуждать нечего. Все уже обсудили с Борисом Борисовичем и даже побывали у автоматов, которые под наблюдение взяты. Почему именно эти автоматы и почему едем именно сегодня — нам неизвестно. Это Борис Борисович определил с помощью своих приемчиков, которые он в секрете держит.
Остальное мы знаем. Кроме нас, у этих автоматов расставят милиционеров и взрослых дружинников. Но не рядом с будками, чтобы не спугнуть воришек.
А нашей великолепной десятке дан такой приказ: каждый наблюдает только за своим единственным автоматом. Если взрослый войдет в будку — не реагировать. Стоять себе где-нибудь в сторонке и заниматься своим мальчишеским делом: марки в газетном киоске через стекло рассматривать, афиши на тумбах изучать. Можно пристроиться к очереди за эскимо или газировкой.
Но как только мальчишка в будку заглянет — тут уж все бросай и работай! Надо выждать, когда он перестанет там возиться и дверь откроет, и тогда нужно бежать к будке. Если трубка цела, сделать вид, что позвонил куда-то, и возвращаться на пост. Если трубки нет, надо быстро выйти и — галопом, но не за воришкой, а в противоположную сторону, будто к другому автомату бросился. После этого ты свободен, а мальчишкой взрослые займутся…
Машина остановилась и прогудела. Значит, мы доехали до первого поста. Со скамейки встал Костя Сажин. Здесь он будет дежурить.
— Если погибну, — говорит, — не плачьте! Передайте привет
Вылез он, а машина — дальше. Еще остановка. Встал Борька Шилов.
— Ни пуха! — говорит.
— Ни пера! — кричим ему вслед.
Борис Борисович постучал нам из кабины. Мы поняли: шуметь нельзя.
Следующая очередь моя. Бун ко мне в карман руку засунул. Шепчет:
— Катюша послала… Волнуется за нас…
Я пощупал карман: ясно — шоколадка!
А машина уже тормозит. Я ногу за борт опустил.
— Парашют, надеюсь, раскроется?
И спрыгнул на асфальт.
Мой автомат на другой стороне улицы. Ни в будке, ни около нее никого нет. Место знакомое. Я здесь и с Борисом Борисовичем был, а еще раньше мы всем отрядом тут проходили, когда пленного парня на сбор волокли. Он еще закричал на перекрестке — милиционера звал.
Будка регулировщика стоит на углу. Только сегодня в ней не мужчина, а женщина сидит. Борис Борисович ничего не сказал, но я-то понимаю: мне с этой милиционершей в паре работать. Как я из автомата выбегу после мальчишки, так она его и зацапает.
Пост у меня самый, наверно, легкий. Мембранщикам тут не развернуться. Я бы на их месте к этому автомату и не сунулся. Телефон почти на углу, напротив регулировщицы в будке. Рядом гастроном и мебельный магазин. Прошелся я мимо автомата. Через стекло вижу — трубка висит на крючке. Иду дальше, выбираю место для якорной стоянки. Может, целый час дежурить придется! Встать надо так, чтобы хорошо видеть телефонную будку и в то же время не мозолить глаза другим. Это требование Бориса Борисовича. И еще надо стоять так, чтобы видеть милиционершу. Это я сам придумал, чтобы иметь с ней визуальную связь.
Иду нога за ногу, на витрины поглядываю и думаю: а что, если к моему автомату тот парень, который с транзистором, придет? Вот здорово будет! Расквитаюсь с ним за историю с чистильщиком! Подумал и сразу почему-то поверил в это. Даже музыку транзисторную услышал. Честное слово, не вру! Глаза протер, насторожился, смотрю, а навстречу какой-то очень знакомый парень идет. Дух у меня перехватило! Идет и мне в глаза смотрит! Транзистора у него нет, а курточка — моя, и брюки — мои! Тьфу! В мебельном магазине в угловой витрине зеркало выставлено. Себя я увидел и себя же обозвал самыми-самыми… этими словами!
А музыка в самом деле играет. Только мне не до нее стало! В то же зеркало и телефонную будку видно, а в ней кто-то копошится! Как же, думаю, так? Я ведь только что мимо автомата проходил — никого не было!.. Может, зеркало мутное?.. Обернулся — точно! Мальчишка в будке! Лицо через стекло вижу, кепку серую… А он уже дверь открывает.
Я — ходу! А он уже на тротуаре. К углу спокойно вышагивает. Я — в будку!..
Как отсохшая рука, висит обрывок телефонного провода! Вот и позвони! Пожар!.. Газ взорвался!.. Мама умирает!.. И такая у меня злость появилась — сам бы этого вора догнал и сам бы судил кулачным судом!