Бунт афродиты. nunquam
Шрифт:
Он скользнул в пальто, обмотался белым шарфом, взял под мышку коричневый свёрток. Возле двери Джулиан помедлил несколько мгновений, словно искал среди множества возможных слов прощания те, которые лучше всего подошли бы к его теперешнему уходу.
— Не расстраивайся, — с запинкой проговорил он, обращаясь к Бенедикте. — До скорого, — сказал он мне.
Ненадолго показавшись на фоне мерцающего снега, Джулиан исчез, беззвучно закрыв дверцу. Вот так всегда, будто его и не было вовсе.
Мы долго молчали; обессилевшая от усталости Бенедикта смотрела на огонь в камине.
— Он не грек, — мрачно произнесла она наконец. — Нашему Джулиану неизвестно слово hubris; он думает,
— Знаешь, — откликнулся я, — он изменился с тех пор, как мы подарили ему надежду на Иоланту. Теперь это совсем другой человек!
— Ты не знаешь его. Он настолько амбициозен, что, не задумываясь, сокрушит любого, кто посмеет встать у него на пути. Как-то раз мне тоже пришлось быть его жертвой. Могу рассказать тебе необычную историю его алхимических опытов на мне, его власти надо мной — долгую и печальную историю ложных беременностей, якобы выкидышей, даже рождения ребёнка с головой… с необычной головкой! И убийства, если хочешь, тоже. И всё это было освящено якобы научными опытами, проводимыми не из злых соображений, а лишь во имя удовлетворения любопытства в алхимии; правда, похоже на твоё оправдание наукой пыток и вивисекции над животными? Теперь он бросил всё это — или говорит, что бросил.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Какие бы ни были у него цели, мы не знаем их; как всегда, он нас использует.
— Ну конечно. И что же? Я работаю на него — но мне нравится моя работа.
Вдруг она повернулась ко мне и обвила меня руками. Со слезами на глазах она сказала:
— Знаешь, я счастлива, что сбежала от него, что освободилась. Ты даже не представляешь, до чего мне легко. Из благодарности я буду каждый день приносить красные розы на могилу Иоланты. Свобода!
Как раз в ту ночь, в первый раз за долгое время, я удивился, обнаружив, что она ходит во сне; скажем так, я проснулся и увидел, что она стоит у окна с отодвинутой занавеской. Сначала мне показалось, будто она любуется великолепным снегом, выпавшем под утро, но когда я подошёл и обнял её за худые плечи, то с изумлением обратил внимание на закрытые глаза. И всё же она не совсем спала, потому что почувствовала мою руку и повернулась ко мне сонным лицом, чтобы сказать:
— Наверно, нам надо поехать к Иокасу. Наверно, Джулиан прав. Нам надо как можно скорее поехать и повидаться с Иокасом.
— Проснись.
Когда я потряс её, она вздрогнула и почти тотчас очнулась.
— Что я говорила?
— Что нам надо поехать к Иокасу, — поцеловав её, ответил я. — Я тоже так думаю. Но ты ходила во сне, это плохой знак.
— Устала, вот и всё. Поцелуй меня.
V
Дней через десять, обсудив с Маршаном и Саидом, как «кормить» Иоланту, то есть к какому току её подключать, и как работать с куклой Адамом до моего возвращения… сделав это, я повёз Бенедикту в Саутгемптон, где мы должны были взойти на корабль и начать наше путешествие в Турцию. Холодный дождь падал на подмороженные холмы и глиняные карьеры — самый безобразный лик зимы. Наверно, безнравственно было веселить сердце картинами весеннего Средиземноморья с его апельсинами, сверкающими на дальних островах, и высокими мартовскими волнами… но настроение поднималось. А вот Бенедикта ни разу не улыбнулась, пока я радостно насвистывал, топя визжащие покрышки в чёрных лужах. Более того, я не мог не думать о том, что получил внеочередной отпуск — несмотря на печальные известия об Иокасе и приготовлениях к смерти. Отпуском пахло в воздухе, особенно когда мы наконец-то обнаружили Карадока в портовом пабе на третьем пирсе, на который по каким-то таинственным соображениям нас направили. Разве мы собирались плытьв
Что же до Карадока, то он разрумянился и говорил бессвязно столько же от радости, сколько от выпитого им виски; но его внешний вид привёл меня в ужас — грязная порванная одежда, отросшая, неухоженная борода, нестриженые волосы.
— Знаю, — сказал он, обратив внимание на наш ужас. — Это ничего; я провёл месяц в Вудхендже и Стоунхендже — пренеприятнейший месяц, доложу я вам, ведь я жил как обезьяна под кустом. А теперь фирма выслала мне пару чемоданов с приличной одеждой и бритвами. Скоро я опять буду достоин вашего уважения.
Он сделал почти неприметный жест, который бармен мгновенно перевёл как «три двойных виски», и вдруг торжествующе воскликнул:
— Я опять на фирме. — И расхохотался знакомыми оглушительными «хо-хо». — Опять пробил брешь, дорогие мои. Пока меня как будто принуждают работать в кладбищенском отделе, размещать кладбища, проектировать мавзолей и всё такое; но Джулиан говорит, что если я буду хорошо себя вести, то смогу через общественные уборные и прочее вернуться к настоящей архитектуре. Сейчас мне предстоит мавзолей на солнечном юге — опять Иокас призывает меня проектировать кладбищенский монумент! Но это может стать по-настоящему свободным трудом — впрочем, кто я такой, чтобы ворчать? В сегодняшней газете ещё два мнемона, читали?
Он был вне себя от радости.
— А вы знаете, кого наняла фирма? — спросил он, грозя мне пальцем. — Нет, вы только послушайте. Тайна нашего пребывания в доке наконец-то перестала быть тайной, едва я понял, что стоявшая на якоре старая серая летающая лодка освещена не просто так, а поджидает пассажиров и команду. Когда мы взошли на борт, пришлось мне отбросить возникшие было дурные предчувствия, потому что корабль оказался просторным и одновременно уютным — с двумя палубами, барами и конференц-залом, где нам предстояло обедать и проводить б'oльшую часть времени. Выбор был сделан отличный, вот только двигалось судно медленно, чертовски медленно; да ещё я выяснил, что нам придётся заходить чуть ли не во все порты для дозаправки горючим — в Марсель, Неаполь, на остров Бари, в Афины… Впрочем, в этом тоже была своя прелесть, так как мы могли провести там вечер. Возможно, в Афинах нам удастся повидать графиню Ипполиту, Ариадну? Переговорив с Карадоком, я послал телеграмму, предупреждая её о нашем предполагаемом появлении в Наосе [80] , в её загородном доме.
80
Главное помещение (святилище) в античном храме (греч.).
Мучительным оказалось начало путешествия; мы наращивали и сбрасывали обороты двигателей, пытаясь вырваться на волю, покинуть стоянку, но всё было напрасно. Вода держала нас, как липучка — мух; мощные моторы оглушительно выли, деревянные настилы ходили ходуном, корпус вибрировал под напором волн. В конце концов, а нам это показалось вечностью, летающая лодка обрела свободу, вырвалась из водного плена и взлетела в небо, после чего сделала долгий медленный разворот над землёй с её игрушечными домами и садами, пирсами и железнодорожными вокзалами, направив нос в высокое синее весеннее небо, ожидавшее нас где-то за Корсикой. А там и шум стих, появилась возможность поговорить; к тому же откуда ни возьмись набежали стюарды с бутылками и сэндвичами. Лёгкие тихие облачка пушились в великолепной синераме, внушая нам иллюзию быстрого полёта и власти над небом. У нас поднялось настроение.