Бунт афродиты. nunquam
Шрифт:
Ничего не понимая, я вскочил на ноги.
— Сейчас проверю и перезвоню вам.
Что делать? И в какой очерёдности? Сначала я позвонил Маршану и убедился, что он ни при чём. Для него происшедшее было такой же загадкой, как для меня. Потом, поддавшись порыву, я позвонил в студию — хотя мне это казалось совершенным безумием; ведь я сам лично запер дверь после того, как Иоланта опять была под покрывалом. И тут случилось невозможное. Я услышал сигнал, говоривший о том, что кто-то взял трубку. Голос был слабый, монотонный, но мысли в моей голове пустились вскачь. Я всё ещё слушал, как вдруг раздался характерный щелчок и наступила тишина — трубку положили на место. Щелчок — и опять тот же голос.
— Какого дьявола?
Бенедикта
— Мне надо на работу. Кое-что проверить, — сказал я. — Поедем со мной, только побыстрей, дорогая. Если хочешь, садись за руль.
Лёгкий крупчатый снег кидало ветром на зажжённые фары, по небу металась сбитая с толку призрачная луна; не выпуская из губ горящую сигарету, Б. вела машину на предельной скорости. Создатели автомобиля правильно окрестили его «Копьём». Я кусал губы и не мог привести в порядок обрывки мыслей. И ничего не мог поделать с охватившим меня отчаянием. Слишком рано начались неприятности, ведь мы ещё даже не поставили нашу модель на ноги. Отчасти я боялся, как мне кажется, обнаружить в куколке технический дефект, который мог бы стоить нам ещё нескольких месяцев тяжёлой работы — но не меньше я боялся неведомого фактора, приведшего к физической автономии модели, к автономии, о которой мы ещё не успели даже подумать. Насколько свободнойдолжна быть Иоланта? Положим, свободней шимпанзе… да, и намного; настолько свободной, чтобы взять трубку и очаровать Джулиана?
— У тебя испуганный вид, — тихо произнесла Бенедикта. — Мы слишком быстро едем? Сбавить скорость?
Я покачал головой:
— Нет. Нет. Я думаю о свободной воле, об условных рефлексах… Давай побыстрее. Ещё быстрее. Пугаешься только, когда случается нечто, не поддающееся объяснению. Например, она не могла сделать то, что она сделала, если верить Джулиану, то есть взять телефонную трубку и поговорить с ним. Во всяком случае, на сегодняшний день.
— Умираю, как хочу посмотреть на вашу куклу.
— А ты была терпеливой, Бенедикта; почему же не попросила меня, дорогая? Ну, конечно же, ты увидишь её. Сегодня.
— Я знала, что у меня задрожит голос от ярости и ревности, и ты удивишься. Это ужасно не иметь права на ревность — ничего хуже не может быть для женщины.
Она засмеялась.
— Значит, ты ревнуешь к Иоланте?
Дорогу нам перегородили большие ветки, брошенные ветром на дорогу, так что пришлось остановиться, и несколько минут мы просидели в замешательстве, не зная объезда. К счастью, ветки оказались не такими уж тяжёлыми, и мне удалось освободить достаточное пространство для машины. Тяжело дыша, я опять уселся рядом с Бенедиктой и стал наслаждаться тёплыми потоками воздуха из печки, когда мы поехали дальше навстречу неизвестности.
— Кто же это сделал? — спросила она. — Может быть, ему приснилось?
Что я мог сказать ей, пока не увидел Иоланту собственными глазами? Естественно, когда она проснётся, это станет частью её обширного репертуара «автономных» действий. Позвонить кому-нибудь и что-нибудь сказать.
— Ты говорил, она не может ни есть, ни испражняться?
Я закурил ещё одну сигарету и, когда она зажала её в губах, объяснил:
— Она не будет об этом знать. Мы придумали рефлекторные движения, так что она всё будет делать, но как будто понарошку, без настоящих вонючих фекалий. А ощущать будет то же, что и ты, и так же станет садиться на биде и пускать воду. Однако, в отличие от тебя, её дефекация будет воображаемой, но со всеми радостями — она даже научится трепетать, что так возбуждает мужчин. В ней много всякого разного. Ради всех святых, Бенедикта, она потрясающая; ты удивишься, правда удивишься. Может быть, немножко испугаешься — признаюсь тебе, когда я увидел, как она краснеет, то чуть не убежал со страху.
Наконец
— Что-нибудь случилось? — спросил он, обратив внимание, насколько я понял, на необычную для меня твёрдость в выражении лица.
— Да нет. Наверно, мне показалось, но я всё-таки решил проверить свою студию. Что-то там странное с телефоном. Кстати, Нейсмит, пойдёмте со мной и захватите порошок для отпечатков пальцев, ладно? Мне бы хотелось знать, нет ли на нашем телефоне чьих-нибудь отпечатков, кроме моих и Маршана.
Бенедикта ждала нас, не сняв мерлушковой шубки и тёплых ботинок; втроём мы отправились к студиям напрямик, поперёк дорожек. Открыв дверь, прошли в операционную и включили свет; всё было на своих местах, и я вздохнул с облегчением. Понятия не имею, почему мне пришло в голову, что всё будет перевёрнуто.
— Нейсмит, телефон там. Посыпьте его своим золотым порошком и посмотрите, что будет.
Охранник послушно посыпал телефон порошком, аккуратно пользуясь распылителем. Потом вынул большую лупу из выданной ему фирмой сумки и внимательно осмотрел телефон, не переставая при этом ворчать.
— Ничегонет на проклятой штуке, — проговорил он наконец, с удовольствием выпрямляясь и глядя на меня с некоторым недоумением. — Кто-то протёр его.
На мгновение мне тоже показалось это странным, но потом я решил не придумывать загадки там, где их нет. В студии поддерживались высокая температура и влажность, как этого требовала кожа Иоланты, изготовленная из чистого «мела» — производного от нейлона. Я коротко проинформировал об этом Нейсмита, и он как будто удовлетворился моим объяснением не менее меня самого. Другого у меня всё равно не было; невидимый слой влажной пыли оседал на трубке и смывал отпечатки пальцев. А Иоланта? Она лежала неподвижно, укрытая простынёй, бедняжка, всё ещё разобранная на части, хотя уже можно было говорить о скором окончании работ. Внутри модели было довольно много жидкости, потому что мы постоянно пропускали через неё электрический ток небольшой мощности, поддерживавший нужную температуру. И именно это подсказало мне решение — скорее, намёк на решение. Бенедикта стояла у двери, побледневшая и, как ни странно, потрясающе помолодевшая. Она боялась того, что лежало под простынёй! Но мне не хотелось открывать голову Иоланты до ухода Нейсмита — наверно, это было нечто вроде ревности собственника? Когда же он ушёл, наступил мой час — показывать Бенедикте моё детище. Я взял жену за ледяную руку, и мы вместе направились к операционному столу.
— Мне обязательно надо показать тебе материал, который пошёл ей на кожу; ты решишь, что видишь японскую акварель, — она прекраснее лепестков любых цветов, какие только придут тебе на память.
Когда я отвернул простыню, мы увидели всё ещё безмятежные черты кинобогини. Мне передался ужас Бенедикты. А тут ещё пронзительно зазвонил телефон, отчего у нас обоих душа убежала в пятки и мы крепко прижались друг к другу. Дрожащей рукой я взялся за трубку и с облегчением услыхал голос Маршана:
— Я тут кое-что придумал. Она ведь ещё подключена, правильно? Может быть, мы переусердствовали с жидкостью, и она в состоянии передать мысль, фразу по проводам, не пользуясь телефоном? Звучит невероятно, но, думаю, так оно и было.
— Не исключено. Другого объяснения я не вижу.
Маршан довольно причмокнул и продолжал:
— Щёлкни тумблером, она сама ответит на вопрос.
Но я не был склонен проводить опыты ночью.
— Подождём, когда она восстанет с ложа — прекрасная, как ночь.