Бунт при Бетельгейзе
Шрифт:
— Папаша ничего не мог с собой поделать, — поведал Эдик обалдевшим от его напора профессорам, потому что очень полюбил одну девицу — пилота сухогруза «Веселый хряк».
Дальше, как это часто случалось, рассказ пошел сам собой. Приемная комиссия была поражена трогательной историей взросления мальчика Эдика, который рос без отца и все детские годы мечтал летать, грезил о звездном небе, хотел даже стать космическим пиратом и брать на абордаж сухогрузы. Но сейчас он повзрослел и понял отца, поэтому намеревается продолжить его славный путь. И даже пойти дальше — добиться еще большей известности, стать знаменитостью
Цитрус даже вспотел от такого выспренного патетизма. Стирая пот со лба, он поделился с преподавателями:
— Образ отца стал для меня иконой, — и всхлипнул, глотая слезы: — Хотя я никогда не знал его лично. Только по рассказам, из книг и стереофильмов.
— Ну-ну, не стоит так убиваться, молодой человек, — добрейший профессор Живцов, преподаватель конструктивной аэронавтики, встал из-за стола и подошел, чтобы похлопать юношу по плечу: — Эх, молодой человек. Мы, конечно, возьмем на обучение сына самого Спаркса… Хоть и недобрали вы двух баллов, и фамилия у вас нерусская, да и имя, прямо скажем, подгуляло… Почему бы маме не назвать вас просто — Евгением? Или Андреем, к примеру.
— Она сделала это, чтобы доставить удовольствие отцу. А вы правда меня возьмете? — Эдик поднял заплаканное лицо с прозрачными голубыми глазами, упал на колени перед приемной комиссией, простер руки: — Спасибо вам! Огромное спасибо! Я всегда буду помнить вашу доброту! Напишу ваши имена у себя над койкой и буду повторять утром и вечером! Нет, я не напишу — я выбью их на мостовой перед зданием школы отбойным молотком!
— Ну, что вы, не надо, молодой человек…
Красный от смущения профессор подхватил абитуриента под локоть и попытался поставить на ноги. Не тут-то было. Эдик сопротивлялся и продолжал сыпать благодарностями. И делал это до тех пор, пока его едва ли не насильно выпроводили из кабинета. После чего все вздохнули с облегчением. Сын знаменитого пилота Спаркса оказался просто невыносимым.
Впоследствии выяснилось, что никаких рефлексов «отца» он не унаследовал, да и вообще «грезы о небе» развеялись, как дым, после того, как он стал студентом и начал получать приличную стипендию. Интересы его вращались вокруг молоденьких девушек, азартных игр и курения пьянящих колосков. Лекции Цитрус прогуливал, а на те немногие, которые ему удавалось застать, приходил в таком неподобающем виде, что преподаватели диву давались, как сын самого Спаркса может быть таким разгильдяем. Поначалу они еще питали надежду на его исправление — всякое бывает по молодости лет, но любая чаша терпения рано или поздно переполняется, особенно если в нее регулярно плевать.
Когда Эдвард Цитрус-Спаркс предстал перед полным преподавательским составом во второй раз, он вел себя куда более развязно.
— Катитесь ко всем чертям с вашей летной школой! — объявил Эдик. Как раз в этот день он срубил крупный куш на рулетке и предвкушал вечерние развлечения. Людочка и Ариша ждали его в студенческом общежитии с нераспечатанным ящиком шампанского и коробкой пьянящих колосков.
— Полагаю, мне следует оповестить вас, Эдвард, что мы передаем дело в судебные органы, — сказал профессор Живцов. К этому времени он окончательно разочаровался в сыне пилота Спаркса, хотя поначалу горячо защищал
— Как это?! — опешил Цитрус. — За что?
— Вы подали нам фальшивые документы. Кроме того, морочили голову, выдавая себя за сына пилота Спаркса.
— Папа вам этого не простит! — выкрикнул Эдик. За годы обучения он успел так сжиться с обманом, что ему самому стало казаться, будто он отпрыск знаменитого космопроходчика. Впоследствии это уникальное свойство цитрусовой психики — верить в собственное вранье — не раз выручало Эдика, задавая правдоподобный тон любому, даже самому невероятному вымыслу. — Если я его незаконный сын — это значит, что об меня можно вытирать ноги?
— Ты продолжаешь утверждать, что являешься сыном Спаркса? — осведомился преподаватель летного дела.
— Да, — подтвердил Эдик с уверенностью, достойной его знаменитого предка.
— Проваливай, — сказал Живцов и указал на документы, лежащие на столе. — Только благодаря памяти отца мы тебя отпускаем. И еще… Очень надеюсь, что на Юпитере мы тебя больше не увидим…
Так Эдик снова оказался на улице. Из общежития его выселили в тот же день. Людочка приютила его на пару дней. Но надо было искать новое прибежище. После приюта он так долго шлялся по ночлежкам для опустившихся людей — бомжей, пьяниц и принципиальных галактических бродяг, что ему стало казаться — еще чуть-чуть и он превратится в одного из них. Пути назад не было. Тогда Цитрус впервые занял крупную сумму денег под большие проценты, выдав себя за перспективного студента летной школы, где уже не учился, и смылся с планеты.
Денег хватило на пару месяцев безбедного существования на Амальгаме-12, где у Эдика, конечно, не было ни дедушки, ни бубличного завода. Но планета рудокопов ему понравилась. Простые нравы, низкие цены, небольшие уютные города. Здесь же у него появилось несколько томных любовниц — дамочек, поджидающих мужей, работавших вахтовым методом, — которые клюнули на богатый прикид и простенькую легенду о том, что он владелец империи резиновых изделий, продающихся во всём цивилизованном космосе, а главное, на его молодость и яркие голубые глаза.
И пошло-поехало. Займы, азартные игры, перелеты с планеты на планету. Пока такая жизнь не привела его на проклятый тюремный астероид и не сделала одноруким инвалидом…
Цитрус сидел в корабельной рубке и слушал, как переругиваются коски. Всех лишних просили временно очистить корабль — «для проведения предстартовой подготовки». «Лишние» уходить не желали, предчувствуя, что если выйдут из транспортника, потом на борт уже не попадут.
Вскоре началась форменная драка. Зазвучали выстрелы.
«Скоты. И здесь не могут уладить дело без грызни. Задраю люки, — подумал Цитрус, — и драпану так, что только меня и видели. Триста тысяч хапуге Седому?! Да у меня в лучшие времена таких денег не было. На-ка, выкуси, подонок. Скорее всех косков в Галактике отпустят по амнистии, чем Цитрус тебе отстегнет такой куш».
Наконец возня внутри корабля утихла. Эдвард насторожился — тишине он никогда не доверял. Драка звучит очевидным тревожным тоном, а от тишины жди любой пакости. Это даже природа знает. Перед грозой всегда тишина. А океан так спокоен в преддверии цунами.