Бунт водяной коровы
Шрифт:
Впрочем, всё когда-то случается впервые.
Фарр застыл над несчастной. Время ничего не значило для него. И для человеческой самки тоже — раз уж она добралась сюда.
Он ждал отклика Колыбели, которая сменила несколько миропространств, прежде чем воцарилась над этой планетой. Не без ущерба для последней, конечно: суша стала огнём, пламя пролилось дождём, а воды застыли горами и твердью.
Но возникла новая жизнь. Фарру не было дано увидеть её: он пробил клювом мраморно-твёрдую
А затем прежний Фарр нашёл способ сделать Колыбель невидимой для всех обитателей планеты.
Они размножились в таком разнообразии форм, что прежний Фарр позволил сородичам питаться ими.
И тут произошло то, ради чего Колыбель долго скиталась среди миров: среди камней забелели новые яйца — оболочки, которые хранили жизнь нынешнего племени.
Но кому бы пришло в голову, что оно может пострадать от чуть ли не слабейшего жителя планеты — человека?
Многие сородичи погибли, пока прежний Фарр нашёл выход. Он создал своё миропространство.
И допустил в него тех людей, которые объединились верой и захотели для себя иной жизни, чем та, которую они и их предки вели раньше. Возненавидели всё, кроме своей мечты — создать новый мир.
А за это им пришлось платить дань. Ею и поддерживалось продолжение рода всех Фарров.
Но данью всегда был мужчина!
Не всякий годился, чтобы при смерти отдать Колыбели крохотный шарик света, который у людей назывался душой. Многие просто становились тёплым мясом, насыщавшим желудки сородичей Фарра.
И вот сюда, где происходил величайший обряд, добралась женщина. Колыбель уже сохранила ей дыхание и движение крови по жилам. Каким будет её следующее решение?
Небо стало равнодушно-серым, рванул порыв почти ураганного ветра.
Фарр опустил веки. Зачем ему смотреть на то, как женщину отбросит назад? Не швырнёт с обрыва скалы, а прокатит с более пологого склона. Наверняка она разобьётся об камни, расхлещется об уступы, по которым карабкалась.
А может, ещё достанет силы золотистого огонька, и она выживет.
Уж точно, сюда больше не сунется. И другим расскажет. Но за её попытку всё равно ответит следующий избранный мужчина!
Фарр ожидал услышать снизу душераздирающий крик. Напрасно.
День прошёл как всегда — под сиянием Колыбели, под песни ветров в каменных уступах.
А ночью в небе мириады слабо мерцавших миров в перешёптывались с Колыбелью, рождая саги, неведомые соплеменникам Фарра и уж тем более — людям и иным.
Иные были взяты в Фаррово миропространство по нескольку голов из временных коловращений — так сородичи называли периоды, когда появлялись новые формы жизни этой планеты, размножались, теряли особей, исчезали.
Иных
Но прежний Фарр навсегда перекрыл путь назад кому бы то ни было. Так что если исчезнут люди, то рано или поздно иссякнет и племя. Пройдут миллионы коловращений, сменится множество Фарров, и Колыбель станет сиять над пустым миропространством.
Поэтому выход один — пресечь стремление людей изменить созданную для них жизнь; просто дать им всё.
Но неблагодарные твари всё время чего-нибудь хотели! Удовлетворить любопытство — это первое их стремление. Второе — переделать под себя всё, что можно, в том числе и законы. Были и другие, проникшие неизвестно как из прошлого, — желание возвыситься, иметь больше, чем другие.
Прежний Фарр много напутал, надо сказать. Всего не предугадаешь.
Но и нынешний Фарр не мог предугадать, что на рассвете заледеневшие руки вновь уцепятся за камни.
И опять появится человеческая самка. Та же, которая, по мысли Фарра, должна была или валяться на камнях внизу, к плотоядной радости иных, или добраться до общины с заветом никогда и никому из женщин не тревожить покой племени.
***
Лиза поглядела на мужа.
Он стоял у оконца спиной и казался совсем-совсем чужим. Неужели у неё не найдётся ни одного слова, чтобы пробить эту стену отчуждённости? Да что там пробить, просто смягчить — или нет, хотя бы на миг вернуть его прежнего?
— А как же дочка? — спросила Лиза, уже зная ответ: Рустам делает это именно для дочери. Чтобы она жила, взрослела среди других детей общины.
Рустам повернулся к жене и сурово сказал:
— Я ухожу сегодня ночью. Ради тебя и дочки.
Лиза сглотнула комок в горле. Ну хоть бы тень прежних чувств или понимания в холодных глазах мужа, хоть бы одна морщинка сомнения!
Это Вадим заразил её Рустама безумством. И как только любящий и любимый супруг смог променять жену и ребёнка на бредни сумасшедшего!
Нет, неверно. Лиза горько усмехнулась: любимый — да; любящий — нет…
Она долго смотрела в окно на статную, широкоплечую фигуру Рустама, который удалялся от дома по дороге к святилищу.
Святилищем в общине называли всего лишь пещерку на возвышенности — без окон и дверей, которые отличали человеческое жильё от лежбищ, нор и берлог иных.
И там жил этот Вадим — не по-людски, даже не по-собачьи, потому что у каждого пса была конура и двор, который он сторожил. Сумасшедший (вот позорище-то!) ничего не имел, не сеял, не охотился, не строил.