Бунт
Шрифт:
Я ничего не слышу от Джоэля, впрочем, как и другие. Он — призрак, преследующий меня посредством молчащего телефона. В пятницу, после того как Джоэль пропускает первую репетицию с Кит, Роуэн угрожает подать заявление о его пропаже, и он в конце концов отвечает ей. Но сообщает лишь то, что он в порядке и отказывается говорить, где он. Я провожу ночи, представляя девушек, с которыми он встречается, как они выглядят, как он касается их. Мне интересно, сколько ему понадобится времени, чтобы забыть меня. Но субботним утром раздается телефонный звонок от Роуэн.
— Они считают, что он у своей мамы.
—
Отправляйся домой, Джоэль.
— Да. Ребята собираются поехать проверить.
— Задержи их, — говорю я, хватаю ключи и направляюсь к входной двери.
— Зачем?
— Потому что я еду.
По моей вине Джоэль находится там, и моя обязанность вернуть его. Я заезжаю на парковку у дома Адама ровно в тот момент, когда он с ребятами выходит из здания. Я паркуюсь рядом с его Camaro и поспешно выхожу из машины.
— Я еду с вами.
Шон, который, кажется, совершенно не удивлен моему появлению, лишь качает головой.
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Может быть… — предлагает Адам. Он тушит окурок носком ботинка и садится за руль, ожидая, пока мы с Шоном выясним, что будем делать дальше.
Я сажусь на заднее сидение рядом с Майком. Пусть Шон только рискнет выдворить меня.
— Ди, — вздыхает он, — ты не знаешь его мать.
— Мне известно достаточно.
Бросаю на него многозначительный взгляд, и что-то пролетает между нами. Я пытаюсь сказать, что знаю о маме Джоэля. Даже несмотря на то, что я лично с ней не знакома, мне известно о ней все, что нужно. Я знаю, что мы должны вернуть его домой.
Шон задумывается, осмысливая непроизнесенные мною слова, а затем занимает пассажирское сидение рядом с Адамом.
Час спустя мы сворачиваем на заросшую дорогу к трейлерному парку «Солнечные луга».
Будь я в своей машине, я бы закрыла окна и заперла двери. Но Адам сворачивает на Одуванчиковую улицу с опущенной крышей и включенным радио. Люди на крыльцах трейлеров оборачиваются, когда мы проезжаем мимо, и я опускаю очки на глаза и опускаюсь ниже на сидении.
Мы паркуемся рядом с коричневым драндулетом Джоэля на каменистой подъездной дороге у ржавого трейлера с китайскими колокольчиками, висящими на крыльце. Тюльпаны скрываются в заросшем палисаднике, задыхаясь от травы и сорняков.
— Как этот пес еще не умер? — указывает Адам на одноухую дворнягу, лающую на нас с соседнего участка. Он поднимает с земли палку и бросает ее через цепной забор, нахмурившись, когда собака не следует за ней. Я выхожу из машины с другой стороны, чтобы находиться от собаки как можно дальше.
— Может тебе лучше подождать в машине? — обращается ко мне Шон, а я взглядом спрашиваю его, действительно ли он желает моей смерти.
— Ну, я так не думаю, — отвечаю я, а он потирает бровь, словно там укоренилась сильная боль.
Затем, не произнеся ни слова, Шон поднимается по лестнице на крыльцо и стучит в сломанную сетчатую дверь. Она стучит по дверной раме, а каждая ступенька скрипит под весом моего тела, когда я поднимаюсь по ней, чтобы стать позади Шона.
Он еще раз стучит, и когда не следует ответа, Адам делает глубокий вдох и открывает дверь. Он исчезает внутри,
— Привет, Дарлин, — здоровается Адам с женщиной на диване, которая только проснулась.
Белая кошка спрыгивает с подушки рядом с ней и трется о мою ногу, но все мое внимание приковано к женщине, которую я с уверенностью могу назвать мамой Джоэля. Есть в ней что-то такое — что-то красивое, что Джоэль унаследовал от нее, но это точно не светлые волосы и голубые глаза. У нее бледно-коричневый цвет волос, неаккуратная слоеная стрижка с посеченными концами и мутно-карие глаза. Она вытянулась на встроенном диване, на ее коленях лежит пепельница. Дарлин довольно похожа на рубин, потрепанный годами пренебрежения. Это та же женщина, что продавала подарки, которые дарили ее сыну, та же женщина, о которой Джоэль не может говорить до наступления ночи.
— Ты кто такая? — шипит она на меня, и я ловлю ее взгляд на себе.
— Это наша подруга, — кивает в мою сторону Адам, пока я снимаю солнцезащитные очки.
— Где Джоэль?
Дарлин переводит взгляд обратно на Адама, словно она и вовсе забыла, что он стоит там.
— В его спальне.
Адам тут же отправляется по коридорчику в спальню, пока мы с Майком и Шоном неловко топчемся на ободранном ковре. В доме пахнет ванильным освежителем воздуха, и мне страшно представить, как бы здесь пахло без него. Каждая доступная поверхность чем-то завалена: бутылками алкоголя, пивными банками, переполненными пепельницами, пустыми сигаретными пачками, журналами, использованными бумажными тарелками, пачками из-под чипсов.
Дарлин хмурит густые брови, глядя вслед Адаму, а затем переводит свое внимание на парней, стоящих рядом со мной.
— Кто вас впустил?
У нее прокуренный голос и терпение пьяного человека, раздражение так и сквозит в ее голосе.
— Дверь была открыта, — лжет Майк, и Дарлин раздраженно вздыхает. Она пытается опустить подставку для ног, но в конце концов сдается. Сомневаюсь, что она смогла бы пройти по прямой линии, даже приставь я к ее голове пистолет, от чего бы я сейчас не отказалась.
Я отвожу от нее взгляд, чтобы посмотреть на картины на стенах: ангелы, Иисус, деревянный крест. Рядом с ними висят фотографии Джоэля, на которых он невинно улыбается. Я стою перед одной, на которой он изображен на голубом фоне улыбающимся, с копной колючих светлых волос и в ярко-оранжевой футболке. Затем я перехожу к следующему снимку, потом еще к одному, и впитываю их, осознавая, что ему на всех этих фото не больше восьми-девяти лет. Возможно, их развесила его бабушка до того, как с ней случился инсульт, или кто-то из бывших матери, о которых рассказывал Джоэль. Может это даже тот, кто потрудился подарить ему Hot Wheels трек и гитару.
Я возвращаю взгляд к Дарлин и замечаю, как она следит за мной, сузив глаза. Не знаю, почему не нравлюсь ей, но определенно знаю, почему она не нравится мне.
— Как, говоришь, тебя зовут? — спрашивает она заплетающимся языком.
Не заморачиваюсь тем, чтобы ответить ей, когда Джоэль выскакивает из комнаты. Он замирает в коридоре, на нем нет футболки и обуви, а волосы грязные и смятые, словно он только проснулся. Его кожа бледная, а глаза красные от похмелья.
— Ты, блять, шутишь.