Бунтарь. Мамура
Шрифт:
Так, ни до чего не додумавшись, постельница вошла в первую попавшуюся церковь, чтобы испросить доброго совета у Бога, а заодно очиститься от ночных, не освящённых брачным венцом, греховных деяний.
Однако страхи Родимицы были напрасны. Не успела она отстоять утреню, как с улицы донеслись странные шумы. Как будто откуда-то издалека рванулся неожиданный вихрь а по крышам домов и по земле покатилась тревожная барабанная дробь.
Федора выскочила на паперть.
Громыхая бердышами, копьями и мушкетами, стрельцы двигались под бой
Из переулочков и тупичков, с перекрёстков и площадей как распущенные знамёна в передних стрелецких рядах, рвалось в воздухе и трепетало:
– К мушкетам! Не выдавай! На изменников!
Мчались конные, очищая путь стрелецким полкам. Иноземцы-начальники, крадучись, спешили к Немецкой слободе, подальше от гнева русских людей. Рейтары собирались растерянными кучками, наспех прикидывали, идти ли им с бунтарями или до поры до времени не принимать участия в мятеже. Работные, холопи и гулящие вольные люди с улюлюканием врезывались в полки, высоко подбрасывая бараньи шапки, скликали убогих идти ратью на Кремль, на всех вельможных людей. Монахи и языки рвали на себе одежды, в кровь царапали лица и, точно стаи голодного воронья, зловеще каркали:
– Царевич удушен! Извели Нарышкины Иоанна—царевича!
Но не эта весть ускорила начало бунта. Стрельцы поспешали на улицу потому, что боярин Матвеев не только слишком круто взялся за подавление крамолы, но, едва прибыв в Москву, посетил лютейшего стрелецкого ворога, мстительного и высокомерного начальника Стрелецкого приказа, князя Юрия Алексеевича Долгорукого, побратался с ним и с Языковым.
– Либо загодя троицу сию раздавить, либо трёхглавый сей змий нам смерть принесёт, – решили полки и пошли войною на Кремль.
Вскипела Москва набатными перезвонами, гневом и бесшабашною удалью. Стремительно катилась толпа на дрогнувшие кремлёвские стены.
– Выведем неправдотворцев и избивателей царского роду! – надрываясь, кричали убогие человечишки.
– Выведем семя Нарышкиных! – перекрикивали стрельцы.
Бунтари прошли Земляной город, вступили в Китай.
Полная искреннего возбуждения, Родимица ворвалась к царевне:
– Стрельцы ратью на Кремль идут!
Она хотела поведать и о многотысячной толпе убогих, примкнувших к стрельцам, но вовремя опомнилась.
– А Артамон? – пытливо уставилась на постельницу царевна.
– Всех ныне стрельцы распотешат! Будь спокойна, мой херувим!
Софья недовольно поджала губы.
– Всех, да не Матвеева! Увильнёт он не токмо что от пики стрелецкой, из геенны огненной выпрыгнет! – Но тут же покорно повернулась к иконам. – Да будет воля твоя! на тебя уповаю, тебя исповедую!
По кремлёвскому двору, позабыв о сане, жалкие и растерянные, метались бояре.
Только один Матвеев, как всегда, остался верен себе: был медлителен, строг и надменно-спокоен.
– Запереть Кремль! – распорядился он, посовещавшись с князем Фёдором Семёновичем Урусовым [58] .
– Повели, володыка мой, мушкет мне подать. Хочу я в остатний раз царю и тебе послужить перед кончиной моей.
Растроганный боярин допустил стремянного к руке.
– Где уж, Фролушка, нам к мушкетам касаться! Ветхи мы стали…
Однако вынул из-за серебряного кушака турецкий, в золотой оправе кинжал и подал слуге.
58
Урусов Фёдор Семёнович (даты жизни неизвестны) – боярин с 1681 г ., затем новгородский воевода, начальник Пушкарского приказа.
– Коль лихо придёт, не дай мне смертью умереть от рук разбойных. Сюда, – он ткнул себя пальцем под лопатку, – токмо держи строго. Да не дрогнет рука твоя.
Фрол не только не ужаснулся словам боярина, но и преисполнился восхищения.
– Воистину, господарь ты и саном и духом!..
– Запереть ворота! Во-о-о-ро-та! За-переть! – протяжно перелетала команда с одного конца на другой.
Но было поздно. Стрельцы и толпы народа ворвались в Кремль и сами заперли все входы. Тотчас же был окружён царский дворец.
Бояре повскакали на коней и приготовились к обороне. Раздался залп.
– И вы?! – взбешённо закричали мятежники, увидевшие надвигавшуюся на них дворцовую челядь. – И вы против братьев, христопродавцы!
Сообразив, что с мятежом справиться невозможно, защитники Кремля отступили и попрятались в теремах, подземельях и приказах.
Ломая все на пути, неистово ругаясь и размахивая тяжёлыми бердышами, стрельцы облепили Красное крыльцо перед Грановитой палатой.
– Нарышкиных! Выдать головою Нарышкиных!
Взволнованный, без шапки и словно крайне поражённый происходившим, к смутьянам выбежал князь Хованский.
– Я ли то зрю сынов своих в деле богопротивном?
Стрельцы грозно шагнули к Ивану Андреевичу. На всякий случай он отступил к крыльцу. «А кат их разберёт, чего не натворят в сердцах смерды!» – И дружески улыбнулся Черемному и Фомке.
– Вы хоть старика ублажите да поведайте, какая пригода вас в Кремль привела?
Кузьма опустил бердыш и, подойдя вплотную к Хованскому, тоном, не допускающим возражения, объявил:
– Бояре учинились изменниками и норовят царский род извести. Пущай кажут нам Ивана-царевича!
– Пущай! – дружно подхватили остальные. На острой глади бердышей ослепительно загорелись солнечные лучи, больно резнув княжеские глаза.
Иван Андреевич торопливо пошёл к Нарышкиным.
– Выдь на крылечко, царица, – до земли поклонился он Наталье Кирилловне. – Узрят крамольники тебя живу да царя со царевичем, в себя взойдут и утешатся.
Царица заткнула пальцами уши и топнула ногой.