Буратино

Бирюк В.

При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Марьяша отнюдь не боярыня. Это она сама себя так. Мужу её дали не вотчину, а надел. У отца - Акима Яновича Рябины - аналогично.

По выслуге лет или при списании по ранению или болезни, служилые люди получали надел. Пустой. Без смердов. Земли много, все что не боярское, не монастырское - княжий земельный фонд. Селения смердов - веси больше тридцати лет на одном месте не сидели - переселялись. Подсечно-огневое земледелие. Бегай за ними потом. А служилые ставили усадьбы. Оседали. Вот и должен был новый землевладелец ставить своё собственное хозяйство на своей земле. Свою усадьбу,

свой хутор. Со своим семейством, своими холопами, закупами. Сманивать к себе вольных людей. Хорошо, если были родственники. Если из простых - просто приходили и селились вместе. Если нет - старались новый надел к уже существующему присоединить. В любом случае - помогали. У Акима на Руси родни не было. Поэтому - сам начинал. С женой и парой слуг. Жена в первую зиму умерла. А дочку пристроил к родне мужа. Позже, как поднялся, отстроился - забрал к себе, уже с маленьким внучком.

На новом месте подыматься не просто. По-всякому бывало. Пухли от голода, мёрли от болезней, от пожаров, от разбойников... Если вымирали - "На все воля божья". Если все-таки укоренялись и окрестьянивались ("осмердячивались") - становились смердами или "житьими людьми". А вот если поднимались - на схороненной добыче, на сохранившихся связях возле князя, пупок надрывая - становились настоящими боярами-вотчинниками. Получали грамотку и вносились в списки-столбцы. Бояре приходили по княжьему зову со своими людьми, конно и оружно. Остальные платили подати. На Руси, как и в Англии после Вильгельма-Завоевателя, правящий дом получал доход только со своей земли, а не с земель своих вассалов.

Положение отставников с уходом на хутора было... не очень. Тут ведь не столыпинская реформа, а княжья усобица. С постоянным перескакиванием конкретного князя со стола на стол. Как проститутки в борделе. А новый князь может оказаться врагом прежнему. Или кому-то из его слуг приглянется хуторок, или кто старые дела вспомнит. Альтернативным предложением земельному участку был обычно хороший городской дом. С возможным участием в кое-какой торговлишке. Но Акиму таких предложений не делали. Вот и пришлось ему строить свой хутор. В дебрях лесных на реке Угре. И молодая жена карьерного подьячего туда же перебралась. С сыном, но без мужа - очередной приступ войны мастодонтов требовал присутствия смоленских у Киева. И не только мечемахателей. Так Марьяша и жила последние десять лет - всю свою супружескую жизнь. Хоть и с перерывами, но...

"Хуто-хуто - хуторянка. Девчоночка-смуглянка".

Смуглянкой она тоже не была.

После стресса у человека часто начинается приступ болтливости. Вот этот случай и имел место быть. Она увлеклась, начала жестикулировать, армяк, одетый на голое тело, несколько разошёлся, и мне открылось... вполне приятное зрелище. Два полушария примерно четвёртого размера, с крупными сосками, ореолами насыщенной окраски, хорошая чистая, очень белая кожа. Не Шарон Стоун, но вполне. И никакого силикона и подтяжек. Даже жалко, что я ей штаны принёс: остальное не наблюдаемо. Не "Основной инстинкт", однако. Но - все равно радует.

Я не мамонтолог. Это не про специалистов по мамонтам, а про тех, кто по мамографии. Полную классификацию вариантов конфигурации провести не могу. Так, по личному опыту. Пустых бурдючков не люблю. Со всем остальным

можно работать. Главное не размер, а чувствительность. Но, все-таки, когда "берёшь в руку - маешь вещь" - это приятно. Но без перебора.

"Под солнцем юга как под грудью у мадам - Немножко душно, но до одури приятно".

Я не люблю когда душно. Так что и приятно не "до одури". А тут мой самый любимый. И размер, и формат.

Марьяша перехватила мой взгляд, смутилась, запахнулась.

– - Не смотри так.

– - Как?

– - Соромно. Мал ты еще так на баб смотреть.

Мысль о моей... детскости её быстро успокоила. Она начала рассматривать свои... прелести, приподнимать, оглядывать с разных сторон. Все сокрушалась по поводу синяков, оставленных жадными ручонками покойного половчанина. Чтобы она там не говорила, а наблюдать этот процесс -- увлекательно.

– - Нравится? А уж как моему-то нравиться. Я в избе, где ночевали, нынче утром ночнушку снимала и перед своим-то, так в шутку, маленько ими потрясла. Тут он меня назад в постель и опрокинул. Поигрались чуток. Оно, конечно, в чужом месте, слуги под дверью торопят - ехать надо. Да и вообще - мой-то мужик видный, но... но все равно приятно - муж любит, ценит.

Она вздохнула тяжко. Где-то сейчас ее муженёк бегает. Или лежит уже порубленный. А я подумал: не трясла бы ты с утра перед мужем своими сиськами - выехали бы вы раньше. И проскочили бы перекрёсток до половцев. А вот я бы вляпался по полной. Без отвлекающего преследователей фактора.

– - А ты кто?

– - Иван.

– - Ага, а сам-то кто? На смерда не похож. По одежде - вроде из степняков, по лицу вроде наш. По говору... интересный у тебя разговор. Наши так не говорят. Ни смоленские, ни черниговские. Вроде киевский.

Так, пошли вопросы. А у меня готовой легенды нет. Ее еще продумать надо, чтобы назад на Укоротический двор не привела. И вообще...

– - Что-то долго поганые не идут - нас имать. Пойду гляну.

– - И я с тобой.

Ну и как? А оставлять её тут, возле вещей... Начнёт любопытствовать - золотишко найдёт. И в какую легенду такую сумму втиснуть можно? Али-баба и сорок разбойников?

На том месте, где я половца зарезал - нет ничего. Ни трупа, ни коня. Зато натоптано здорово. И конями, и сапогами. Но в яр они не пошли. Видно, опять отвлекло что-то. Место для меня... волнительное. Первый раз в жизни убил человека. Ножом. В глаза его смотрел. Вот тут я стоял, вот так подошёл, вот отсюда ударил. А Марьяша только плечиком дёрнула, в даль глядит. Будто её поганые каждый день вот так по болоту раскладывают. Боярыня.

Тут моя боярыня-хуторянка заорала и рванула. Я еле успел ее сбить с ног. Снова в ту же грязь болотную. Она вырывается:

– - Наши! Наши идут! Черниговские!

Точно, справа из-за хвоста холма по дороге идет лёгкой рысью конный отряд. По трое. Одежда вроде не половецкая. Марьяша рвётся, ругается. Успокоил только когда в её грудь голую ткнул:

– - Так к гридням побежишь?

Помогло. Ойкнула и побежала назад свои сырые тряпки надевать. Вернулась скоро, я и не ожидал. И мешки наши с собой притащила. Хозяйственная. Как я. Только к этому времени черниговская сотня на дороге прошла. А за ней в след - половцы. Тоже спокойно, рысцой.