Бурелом
Шрифт:
Пробираясь через толпу в поисках Прохора, Василий заметил Глашу. Она стояла поодаль от девушек и, полузакрыв лицо широким цветным платком, ждала Обласова. Глаза их встретились.
— Приходи на росстани [3] , — сказал ей вполголоса Василий и, увидев Прохора, направился к нему. Его дружок был уже пьян.
— Вася! — обнимая Обласова, заговорил он заплетающимся языком. — Угонят нас в чужедальнюю сторонку. Может, злые ветры иссушат наши косточки. Спохоронят неизвестно где... — вдруг зарыдал он, припадая к плечу Василия.
3
Росстани —
— Проша, Проша, да будет тебе, — успокаивая Прохора, тянула его за рубаху одна из девушек.
Недалеко от крыльца сельской управы кучка богатых мужиков поила водкой рекрутов. Василий увидел Лукьяна. С полупустой четвертью в руках и стаканом, Сычев выкрикивал:
— Подходи, рекрута! Пей! Чужого вина не жалей! За царем служба не пропадет!
Василий, не спуская глаз с Лукьяна, оторвался от пьяного Прохора и, расталкивая мужиков, подошел к нему вплотную. Сгреб за бороду и ударил в лицо.
— Получи, а за что, сам знаешь.
Крякнув, Лукьян упал, и водка полилась на землю. Василия окружили мужики.
— Хотя ты и рекрут, но зачем драться?
— Я тебе припомню, варнак, — пытаясь подняться, Сычев уперся руками о землю.
— Варнак, говоришь? На-ко еще получи!
От резкого пинка Лукьян пролетел шага два и уполз в толпу.
С крыльца раздался зычный голос старосты:
— Рекрута, на подводы — с богом!
Длинная вереница телег двинулась по дороге из села. За ними шла толпа провожатых. Василий сидел на облучине между своими стариками и, нахмурившись, слушал отца.
— Ну к чему ты связался с Лукьяном? — выговаривал ему Андриан. — Теперь он житья нам со старухой не даст.
— Пусть только попробует, — мрачно ответил Василий. — Выйду со службы — не так еще поговорю с ним.
— Да пошто ты обозлился на него?
— Тятя, — Василий повернулся к отцу, — знают об этом только я да он.
Андриан сокрушенно вздохнул.
— Однако скоро росстани, поскотные ворота видны, — повертел он головой. — Обо всем, кажись, переговорили? Не забыл ли что из дому?
Василий ощупал вещевой мешок.
— Нет, как будто все на месте.
От ворот шли две дороги. Одна уходила на пашни, вторая вела к небольшой железнодорожной станции. Подводы остановились, и рекруты смешались с толпой провожающих. Над березовыми колками зазвучали горестные причитания матерей и жен, плач девушек. Загрубелые крестьянские руки с неизъяснимой нежностью гладили низко опущенные головы сыновей, а в глазах была такая безысходная тоска, что хотелось крикнуть: Русь моя, кровиночка, да когда же кончится людское горе? Простившись со стариками, Василий пошел разыскивать Глашу. Стояла она в стороне от толпы, прислонившись спиной к одинокой березе.
— Вася! — только и успела сказать Гликерия и, охнув, схватилась за грудь. Обласов приподнял ее голову, поцеловал побелевшие губы. Взглянув на рекрутские подводы, которые уже исчезали за перелеском, тихо опустил Глашу на землю и, скрипнув зубами, как от невыносимой боли, бегом пустился догонять подводчиков.
Толпа
А по дороге к станции с гиком и песнями неслись, поднимая пыль, телеги с рекрутами.
В полдень подали вагоны. Началась посадка. Закинув мешок за спину, Василий шел рядом с Прохором, который, играя на гармошке, залихватски пел:
У меня милашки две — В том краю и в этом. Однуе люблю зимой, а другую — летом.Василий помог Прохору влезть в товарный вагон и, бросив мешок на верхние нары, остался у дверей. Раздался звон станционного колокола — один, два; запыхтел паровоз и, выпустив из трубы столб дыма, забуксовал. Обласов не заметил, как мимо насыпи по дороге показалась взмыленная пара лошадей и остановилась возле станционной постройки.
Третий удар колокола. Поезд тронулся, и тут Василий увидел Февронию. Подобрав кашемировую юбку с воланами, она бежала вдоль состава, вглядываясь в открытые двери теплушек.
— Вася! — увидев Обласова, крикнула она надрывно, продолжая бежать рядом с вагонами. — Вася! Вася! — Последний раз промелькнуло лицо любимого человека. Поезд, набирая скорость, исчез.
ГЛАВА 14
Василий с Прохором в Челябинске были впервые. Шагая с вокзала с колонной новобранцев, они с удивлением разглядывали массивные здания собора, женского монастыря и двухэтажные дома торговцев. За рекой, ближе к казармам, стали попадаться лачуги рабочих и мелких ремесленников.
— Вроде как в Косотурье, — подтолкнул Прохор шагавшего рядом Василия. — У камышинцев такие же богатые дома, только сколочены по-другому, у нас избы, лучше, чем эти, — Прохор кивнул на домишки заречных жителей.
— А ты разве забыл, что говорил Кирилл Панкратьевич? — спросил в свою очередь Василий и, не дожидаясь ответа приятеля, продолжал: — Он сказывал, что и в городе есть беднота, только они живут еще хуже, чем мы. У них и огородов даже нет.
Колонна рекрутов прошла мост и свернула налево к казармам. Ребят остригли, сводили в баню и выдали обмундирование. Василий с Прохором поглядели друг на друга.
— Вот теперь нашим бы девкам показаться, — улыбнулся Прохор. — Ей-бо, разбежались бы.
— Не испугаются, — успокоил своего друга Василий.
— Вася, а я бы сейчас снял эту одежу и уехал обратно в Косотурье, — промолвил со вздохом после короткого молчания Прохор.
— Теперь, брат, кончено. Долго нам, похоже, не видать Косотурья.
Василий с Прохором были зачислены в один взвод. Начались однообразные серые казарменные дни. Рано утром подъем, короткая молитва, чаепитие и на плац, над которым, с перерывом на обед, целый день слышалось: «Ать, два, левой», «Ать, два, выше голову!», «Как держишь штык, разиня! Вольно!» Маршировка кончилась. Солдаты группами расселись возле своих взводных. Идет изучение стрелкового оружия. К Прохору подходит унтер-офицер.