Буревестник

Думитриу Петру

Ни на кого не глядя и ничего не видя, он уселся за столик, положил на него локти и, сжав голову ладонями, уставился сумасшедшими глазами в грязную скатерть.

Хозяин поставил перед ним заказанную порцию — четверть литра цуйки, — и Спиру проглотил ее одним духом, но, ничего не почувствовав, понял, что в этот вечер ему не удастся напиться. Он был слишком возбужден, слишком близок к чему-то, чего сам еще не сознавал. Алкоголь в этом состоянии мог только прояснить его мысли, открыть ему глаза на окружающее. Первым, кого он увидел, подняв голову, был Прикоп Данилов. Между ними, был незанятый столик. Прикоп сидел лицом к Спиру, хмурый, с неподвижными, словно окаменевшими

чертами, крепко стиснув зубы. Перед ним, немного сбоку, стояла бутылка с зеленоватой жидкостью. Он находился, казалось, в глубоком раздумье, но не отвернулся, когда их взгляды встретились, из чего можно было заключить, что Данилов в эту минуту не особенно дорожит одиночеством.

— Что с тобой, а? — хрипло спросил Спиру.

— Да вот пью, так же как и вы. Воспользовался сейнером и съехал на берег, а к вечеру должен быть обратно на пароходе.

— Один?

— Один.

— Бери бутылку и пересаживайся сюда, — коротко приказал Спиру. — Как твои дела?

Прикоп пожал плечами:

— Плохо.

— Выгнали из партии?

Прикоп, не отвечая, играл подобранным со стола огрызком хлеба, пока не размял его пальцами:

— Мерзавцы, негодяи! — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Сукины дети, мать их…

И прибавил длинное, отвратительное ругательство.

— Я перед вами не таюсь, — продолжал он со смехом, — потому что вам на своей службе тоже не усидеть, да и еще кое-кто вылетит. Опять же мы друг с другом знакомы… давненько даже.

— С «Арабеллы».

— Да, с «Арабеллы».

— А неплохо было на «Арабелле», — сказал Спиру со злобной усмешкой, похожей на волчий оскал. — Совсем неплохо!

Прикоп вздохнул.

— Слушай, Прикоп, — неожиданно страстно заговорил Спиру. — Мы с тобой были дураки, форменные дураки. В рожу нам за это нужно было плюнуть и того мало! Жили со дня на день, от одного барыша до другого. Когда деньги кончались, мы опять что-нибудь выдумывали и опять сидели и пьянствовали до следующего случая… Идиоты! Я, брат, знаю рулевых, как ты, у которых теперь собственные дома, имущество, капитал…

— Где? — спросил Прикоп.

— Черт их знает… в Барселоне.

— Эти возили женщин… торговали живым товаром, — спокойно подтвердил Прикоп.

— Неважно, чем они занимались. Важно то, что они скопили себе капитал и теперь живут припеваючи. Ты, если бы представилась возможность, погнушался бы делать то же, что они?

Прикоп пожал плечами:

— Ничем бы я не погнушался. Я за деньги в басурманскую веру перейти готов, на голове ходить готов…

Он не договорил, на что именно он еще готов.

— Ты знаешь, — продолжал Спиру, — до «Арабеллы» я служил на турецком судне, тоже старшим помощником. Первое время я все удивлялся, почему капитан лично наблюдает за погрузкой, словно не я, а он — старший помощник. Потом, уже присмотревшись ко мне, он сам мне объяснил: мы, оказывается, возили гашиш. Весь остальной груз был только для отвода глаз. Заработок на этом получался завидный. Я, по глупости и молодости лет, довольствовался подачками в несколько десятков фунтов стерлингов за каждый рейс, а капитан умер миллионером. Сколько раз, если подумать, сколько раз мне представлялись интереснейшие возможности, а я, как слепой, проходил мимо! — проговорил он сквозь зубы с сосредоточенной злобой. — Потерянные годы! Зато вот теперь и сижу на мели. Можешь полюбоваться!

— Вам нельзя жаловаться, — сказал Прикоп. — Хоть голодно, но спокойно. Побыли бы вы в моей шкуре, тогда и говорили бы! Я работал с ними честно, никому зла не делал. Могу прямо сказать: честно служил партии. Да, да, не смейтесь!

А они накинулись на меня, как бешеные псы. Следили за мной все время, с тех пор как я на «Октябрьской звезде», а теперь вцепились в горло. Особенно этот самый Жора. Как проказа! Вот уже десять лет, как он затаил на меня злобу, десять лет, как ждет не дождется случая меня потопить. Теперь я попался ему в лапы и он, конечно, не постеснялся. Ну и наиздевались же они надо мной и натешились! Словно я не человек, а последняя собака, которую пинком выкидывают за дверь!.. Но ничего!.. Будет и на моей улице праздник, посчитаюсь я с ними… уж не помилую… Без крови не обойдется…

Они говорили вполголоса, вплотную придвинувшись друг к другу, напряженно, страстно, как говорят, когда злоба высказывается до дна, до последней затаенной мысли.

— Какой там праздник! Ты, брат, пропал. Никому ты теперь не нужен — ни тем, ни этим. Твоя песенка спета.

— Сам знаю. Однако не может быть, чтобы не нашлась лазейка. Вот я через нее и пролезу. Я живучий, так просто не околею, — бормотал Прикоп, и в его голосе звучали бешенство и безрассудная, безумная самоуверенность: — Так просто не околею…

— Мы здесь, как на привязи, — не можем уехать… Уедем, Прикоп, уедем отсюда! — страстно шептал Спиру. — Закрутим какое-нибудь дело, займемся контрабандой, чем угодно, лишь бы загребать деньги, побольше денег! Дай мне пароход — и я богач, сам себе владыка! Что хочу, то и делаю, куда хочу, туда и плыву, что хочу, то и гружу… Пароход, брат, пароход!..

Он посмотрел на своего собеседника такими глазами, что Прикоп испугался, несмотря на то, что у него были очень крепкие нервы. Спиру, казалось, был не в своем уме или ему померещилось что-то очень страшное.

— Давай удерем отсюда на «Октябрьской звезде»! — шепнул он, нагнувшись к самому уху Прикопа.

— На «Октябрьской звезде»? — удивился Прикоп.

— Что ж такого? Бывало. Наши сейчас в ссоре с турками. Нас не выдадут. Скажем, что мы политические эмигранты! Воспользуемся правом убежища! Наши скажут, что мы воры — угнали пароход, государственную собственность, а мы будем стоять на своем, — бежали, мол, из-за политических убеждений. В Истамбуле заинтересуем какого-нибудь турецкого капиталиста, он заплатит где следует, и турки не будут торопиться с возвратом судна. А мы тем временем выберемся из турецких вод, и тогда нам сам черт не брат! Станем плавать под панамским флагом, займемся крупными делами. Кредит достать легко, у нас есть связи — то есть у меня есть связи — в каждом большом порту. За один год заработаем столько, сколько стоит целый пароход. За два года — два парохода, за три — три. Через два или три года мы уже не будем связаны друг с другом. Подумай: у тебя будет свой пароход, ты ему хозяин, никакого капитана не слушаешься, а сам ему приказываешь. Лишь бы удалось, лишь бы удалось!

Его воображение, победившее Зарифу, а теперь еще страстная энергия и непоколебимая уверенность в успехе, с которыми все это говорилось, не могли не подействовать на Прикопа.

— Как это ты до сих пор не удрал? — спросил Спиру.

— Об «Октябрьской звезде» я не подумал, — тихо ответил Прикоп. — Рассчитывал смыться на куттере, но это не так легко. Никто не хочет уходить.

— Рыбаки?

— Ни рыбаки, ни куттерные старшины. Зачем, мол, нам уходить? Что мы там будем делать? Здесь у нас дом, жены, дети, служба, а там что? Все они так думают. Можно их отправить хоть на край света — все равно вернутся. Да я с ними об этом и не пробовал говорить. Опасно, можно нарваться. А вот пароход угнать — другое дело!.. Это уже легче… гораздо легче…