Буревестник
Шрифт:
Нужно что-то предпринять. Необходимо! Ты молод, умен, предприимчив, смел! Ты должен что-нибудь придумать! — твердил господин Зарифу, хватая его за лацканы пиджака и обдавая легким запахом разлагающегося трупа.
Спиру Василиу вставал и, выйдя на лестницу, хватался за голову. Потом бесцельно бродил по констанцским улицам, забирался в кабачок к Панайтаки и просиживал там целыми часами перед четвертью литра цуйки, пока хозяин его не выгонял. Тогда он шел к себе на квартиру и ложился, но не мог заснуть и долго ворочался с боку на бок, пытаясь найти выход и не находя его в своем разгоряченном мозгу. Но проходило два-три дня, Анджелика меняла гнев на милость. Спиру снова парил в небесах и потом снова, когда на нее находил дурной стих, впадал в отчаяние. Он чувствовал, что больше не может, что у него не хватает сил терпеть эти капризы. Иногда ему даже приходила в голову мысль покончить с собой, но одна улыбка, один взгляд
В один из таких счастливых дней он купил билеты в цирк и пригласил Анджелику, которая, по этому случаю, нарядилась в узкое розовое шелковое платье с короткими пышными рукавами, которое очень шло к ее черным, как воронье крыло, волосам. Но вместе с тем это платье напоминало чем-то ночную рубашку, и Спиру Василиу не мог удержаться от гримасы. Он на своем веку видел немало хорошо одетых женщин и знал, как должно выглядеть красивое платье. Безвкусный наряд Анджелики унижал его. В прежнее время он никогда не решился бы выйти в город с дамой в таком наряде. Но Спиру слишком боялся рассердить Анджелику малейшим намеком на ее платье. Стиснув зубы, он старался не глядеть по сторонам, но не мог не чувствовать на себе любопытных, а иногда и насмешливых взглядов окружающих.
Выйдя из цирка, он пригласил ее есть мороженое в ресторан «Морские чары».
— У нас будет много денег — у твоего папы и у меня, — говорил он ей по дороге. — Мы будем одевать тебя в лучших парижских домах.
— Все это сказки, — улыбалась Анджелика. — Какие деньги?
— Увидишь, — твердил Спиру. — А деньги у меня были и будут, так же как и у твоего отца. Ты будешь одеваться у лучших портных, дорогая: у Скиапарелли, у Баленсиаги, у Пату, у Пакэна; будешь ездить на примерку в их роскошные салоны, где нога утопает в толстых, пушистых коврах. Откуда-то струится мягкий, невидимый свет; воздух насыщен ароматом тонких духов Ланвэна: «Moment supreme», «Adoration», «Desir», «Invitation». Закрой глаза и представь себе, что ты там. Примерка кончена, ты спускаешься на улицу, где тебя ждет сверкающая, роскошная машина. Веду ее я. Мы катим по бульварам к Елисейским полям… Вечером мы приглашены к кому-нибудь из знаменитостей. Там тебя окружают международные богачи, почтительно целуют тебе руку, какой-нибудь Вормсон, нефтяной король, или модный ювелир Мастокьян, богатые американцы, приехавшие развлекаться в Париж, аргентинские или бразильские плантаторы с бриллиантовыми перстнями чуть ли не на всех пальцах — у одного такого, я помню, в кольце и в галстуке было по крупному розовому бриллианту, — словом, Анджелика, люди, у которых есть власть и деньги. В прежние времена я видал, бывало, как где-нибудь в Александрии или в Марселе им грузили на пассажирские пароходы собственные машины — только для того, чтобы они могли, не покупая другого лимузина, ездить играть в карты, заворачивать миллионными, аферами в Египте или кататься по южной Франции. Я в те годы был глупцом. Меня не интересовали деньги, хотя у меня были в этом отношении великолепные возможности. Но теперь для тебя я скоплю горы золота, и ты будешь у меня так же богата и элегантна, как любая из женщин, которых можно встретить в больших международных отелях. Ты сможешь вести шикарную жизнь в одной из таких гостиниц, где нам будут отведены целые апартаменты; мы познакомимся с мировыми богачами, нас будут приглашать на приемы, где ты встретишь знаменитых киноартистов, модных художников и нашумевших в Париже писателей. Все будут любоваться твоей красотой… твоими нарядами… потому что ты действительно будешь хорошо одета, — закончил он с усмешкой, боясь рассердить свою капризную спутницу.
Анджелика молчала, погрузившись в свои мысли. Они спустились на мол, где медленно прогуливались парочки, а иногда и целые группы весело разговаривавшей, шутившей, перекликавшейся молодежи. За «Морскими чарами» начинался порт. Отсюда виднелось здание Морского вокзала, за ним мачты, столбами поднимавшийся в небо дым и высокая, как дом, корма грузового парохода, водоизмещением в десять тысяч тонн, стоявшего у пристани против Морского вокзала. Спиру без умолку болтал, упиваясь собственным красноречием, воскрешавшим его воспоминания о шикарных господах и, особенно, о шикарных, богатых, беззаботных женщинах, которых он встречал в больших портовых городах, да и вообще о всем том, что всегда его притягивало и прельщало, заставив его потратить лучшие годы на периферии того блестящего мира, который теперь, когда он о нем рассказывал, представлялся ему выдуманным, ирреальным, обманчивым, как сон, как ежеминутно готовый исчезнуть мираж. Настоящий, реальный мир был здесь, вокруг него: бетонная пристань; сердитое море, безжалостно колотившее волнорез; дымившие в порту грузовые пароходы; равнодушные юноши с засученными рукавами, пившие пиво за соседними столиками…
То, о чем
Он взял Анджелику за руку и крепко ее стиснул.
— Ты любишь меня, Анджелика? — прошептал он, наклоняясь к девушке.
Она отдернула руку и, не отвечая, продолжала есть мороженое. Спиру наклонился еще ниже:
— Знаешь что? Давай поженимся. Чего еще ждать? Нет никакого смысла откладывать… Я с завтрашнего дня займусь подготовкой бумаг. Хочешь?
Анджелика стала вдруг очень серьезной и положила свою ложечку на стол.
— Ты мне позволишь завтра же начать формальности? — повторил Спиру, блаженно улыбаясь.
— Ни в коем случае! — сказала Анджелика с такой решительностью, что сама, спохватившись, заставила себя прибавить:
— Подождем еще… может быть, дня через два, через три…
Спиру позеленел. Две девицы, сидевшие несколько поодаль от них с воспитанниками Морской офицерской школы, шепнули что-то своим кавалерам. Те оглянулись и засмеялись, а потом начали очень оживленно о чем-то разговаривать с девицами, то и дело поглядывая на Спиру с Анджеликой и покатываясь со смеху. Спиру был так расстроен, что ничего этого не замечал, да и в другое время вряд ли обратил бы внимание на молодежь, но Анджелика побледнела и даже изменилась в лице.
— Плати и пойдем, — проговорила она чуть слышно, — скорее!
В ее глазах стояли слезы. Не дожидаясь, пока он расплатится, она встала и пошла между столиками к выходу, сопровождаемая восхищенными взглядами пивших пиво моряков. Спиру пришлось долго ждать официанта. Наконец расплатившись, он бросился бегом за Анджеликой и едва догнал ее под соснами — уже над Казино. Она, очевидно, торопилась домой. Он взял ее под руку и почувствовал упругость молодого тела и нежную, прохладную кожу.
— Что случилось, Анджелика? — спросил он, запыхавшись, потому что ему пришлось бегом подниматься по лестнице, а годы были уже не те. — Что с тобой, дорогая?
— Ах, оставь меня в покое! — крикнула Анджелика, вырываясь. — Пусти же, наконец!
Она повернулась к нему спиной и быстро зашагала дальше. Спиру бежал за ней, бормоча что-то испуганным, умоляющим голосом. Прохожие оглядывались на них. Анджелика упрямо шла вперед, покусывая губы, и остановилась только дойдя до дому:
— Оставь меня в покое, слышишь! Мне наскучили все твои сказки. Ты меня ими не приворожишь! — отрезала она и побежала к себе наверх.
Было слышно, как хлопнула дверь и как в замке щелкнул ключ. Спиру уходил в величайшем смятении, ломая себе руки от отчаяния. «Чем я ее рассердил? Почему такая перемена? — недоумевал он. — Что мне теперь делать? Боже мой, боже мой, что мне делать!»
Он остановился, озираясь по сторонам. Куда идти? Домой? Но он чувствовал, что, запершись в четырех стенах, в его состоянии немудрено сойти с ума или покончить с собой, размозжив себе голову. Тогда, по крайней мере, все будет кончено. «Что говорила Анджелика? — вспоминал он. — Может быть, дня через два, через три… Но разве так говорят влюбленные девушки?» Когда-то, давным-давно, когда Спиру был маленьким и ему случалось быть больным, к нему приходила мать и заставляла глотать горькую микстуру. «Подожди немножко, мама, — упрашивал он, — я приму, только не сейчас, пожалуйста, не сейчас…» Сомнений быть не могло: Анджелика его не любит, иначе она бы так не говорила. «А может быть, тут другое?» — мелькнуло у него в голове, и сразу, несмотря ни на что, снова появилась надежда — безумная, проклятая, упрямая надежда. «Может быть, ей просто надоело жить в мечте? Ведь она так и сказала: «Мне наскучили все твои сказки. Ты меня ими не приворожишь!» Это могло означать, что сна материально заинтересована, думает о деньгах, о замужестве с богатым человеком… Он, Спиру Василиу, еще может разбогатеть, лишь бы осуществились планы, которыми он прельщает Зарифу, но в которые сам плохо верит. Да, будь он при деньгах, при больших деньгах, Анджелика вышла бы за него, не задумываясь. По расчету, без любви, но вышла бы». Спиру теперь дошел до того, что был готов на все, лишь бы овладеть Анджеликой: «Нужно во что бы то ни стало разбогатеть — но вот вопрос: как? Время не терпит, нужно торопиться, а то около нее, по словам Зарифу, уже увиваются какие-то молодые люди…» От мысли, что Анджелика могла достаться другому, у Спиру Василиу сжимались кулаки, мутилось в голове. Красный, с безумно блуждающим взором, с вздувшимися на висках венами, вошел он к Панайтаки, решив напиться, чтобы забыть свое горе.