Бургомистр города Верне
Шрифт:
И тут кое-что поразило ее. Она вновь повернулась к Терлинку и внезапно почувствовала: он как-то изменился. Определить в чем она не могла.
Ему много раз случалось ухаживать за женой, и Мария заставала его столь же небрежно одетым, с обвислыми усами и щетиной на лице.
Спокойствие, отстраненность — вот что поражало в нем этим утром. Он стоял совсем рядом, а Марии казалось, будто он далеко-далеко или словно за стеклянной перегородкой. Он равнодушно распорядился:
— Сходите за доктором Постюмесом.
— Прямо
— Прямо сейчас.
Прежде чем выйти, Мария успела поймать взгляд Тересы, боязливо следившей за нею.
Кризис обозначился около четырех утра. Тереса с четверть часа подавляла стоны, потом позвала:
— Йорис, Йорис! Кажется, я умираю.
Он не заворчал, не потерял голову. Поднялся, зажег свет. Глянул на жену, наполовину оделся: хотя двери и окна были закрыты, в спальню при таком ветре проникал сквозняк.
Терлинку не пришло в голову звать Марию. На камине у него стояли маленькая спиртовка и голубой эмалированный котелок.
Держась руками за живот, Тереса равномерно постанывала, а подчас, когда боль усиливалась, пронзительно вскрикивала.
— Поднимите рубашку — я сделаю вам компресс.
Два часа, молча и словно думая о чем-то другом, он менял ей горячие компрессы, а жена непрерывно вглядывалась в его лицо. Иногда, подлив воды в котелок, он присаживался на свою постель и, уставясь в пол или на камин, чего-то ждал.
— Я уверена, это рак, Йорис. Еще совсем маленькой я уже знала, что умру от рака.
— Не говорите, пожалуйста, глупостей!
Разумеется, это был рак. Рак кишечника. Но сделать ничего было нельзя.
Внизу хлопнула входная дверь, и коридор тут же наполнился голосами.
Мария разыскала доктора Постюмеса: он только что вернулся из деревни, где принимал роды, и тут же последовал за нею.
При виде Терлинка он нахмурился и, взяв профессиональный тон, обратился к больной:
— Что-нибудь не в порядке? У нас маленький приступ?
Тереса уставилась на него, потом на мужа, и мимика ее оказалась настолько выразительной, что Йорис пожал плечами.
— Буду ждать вас внизу, доктор, — объявил он.
Он отправился к себе в кабинет, достал сигару из коробки, сел на обычное место спиной к газовому обогревателю, который предварительно зажег. Так он провел четверть с лишним часа, сохраняя на лице то же отсутствие всякого выражения, которое так поразило Марию.
Над головой у него шел разговор. Слышались то спокойный глухой голос Постюмеса, то — гораздо чаще — взволнованные жалобы Тересы. Доктор, видимо, выслушивал ее. Она двигалась в постели, вскрикивала от боли. На безлюдной площади, где ветер взметал обрывки бумаги, медленно занимался день.
Когда Постюмес спустился вниз, Йорис открыл дверь кабинета, и доктор, видя, что, вопреки ожиданиям, его ни о чем не спрашивают, опустил голову.
— Она боится, так ведь? — проронил наконец Терлинк, вновь усаживаясь в свое
— Думаю, она отдает себе отчет в своем состоянии. Я доказывал ей, что все это пустяки, но она мне не верит.
— И она сказала, что боится остаться прикованной к постели? Вам известно, что, собственно, ее страшит, Постюмес? — И, видя, что доктор отвел глаза, Терлинк добавил:
— Знаете, почему она вам это сказала? Она боится меня. Боится очутиться в моей власти, когда станет неподвижной и будет одиноко лежать наверху. Эта женщина всегда чего-нибудь боялась…
О чем она вас просила?
Постюмес не знал, как себя держать.
— Да, она говорила со мной о своей сестре, живущей в Брюсселе. Совершенно очевидно, что, если госпоже Терлинк придется надолго слечь, окажется, вероятно, полезно…
— Признайтесь, она сказала, что я на это не соглашусь. Уверяла, что я не выношу ее сестру так же, как ее самое… Да, Постюмес, не соглашусь… Зачем вы напускаете на себя такой вид? Вы же понимаете: у меня свои привычки. Вот уже тридцать лет, как мы с ней женаты.
— Советую вам также отвести ей отдельную комнату.
— Думаете, она уже не встанет?
— Она может протянуть еще месяцы, даже годы; ее состояние будет то улучшаться, то ухудшаться…
— Ее сестру вызовут из Брюсселя.
Отрешенность, с которой он говорил, удивляла. Терлинк смотрел на человека так, словно не видел его, и доктор ушел, что-то пролепетав.
— Кофе готово, Мария?
Йорис выпил кофе на кухне, взял ковшик горячей воды для бритья и поднялся в спальню.
— Я предупрежу вашу сестру и попрошу ее приехать, — бросил он, не глядя на жену.
Он оделся, отнес, как всегда, завтрак Эмилии, которая была сегодня более нервной, чем обычно.
То и дело задувал шквальный ветер, огромные, готовые разразиться дождем тучи сменялись прояснениями, и в эти моменты мокрая мелкая брусчатка на площади сверкала под солнцем, как грани драгоценных камней.
Когда Терлинк вернулся к себе в кабинет набить портсигар, на бюваре лежала почта, и Йорис, присев, стал разбирать ее. На третьем письме, вместо того чтобы нахмуриться, он стал еще спокойнее, как будто пустот» внутри него стала абсолютной.
«Дорогой крестный.
Не мог в воскресенье навестить и обнять мать, потому что опять угодил под арест. На этот раз на две недели. Прошу вас верить, что это не слишком веселое занятие. На губе очень холодно, а баланда такая вонючая, что меня с души воротит. Тем не менее есть приходится — не подыхать же с голоду.
Все это из-за одной скотины вахмистра, невзлюбившего меня. Когда в роте что-нибудь не ладится, отсыпаются на мне.
Совсем недавно я узнал, что наш новый командир — уроженец Берне и ваш знакомый капитан вон дер Донк. Уверен, что, если вы повидаете его и замолвите за меня словечко, дела мои пойдут гораздо лучше.