Буриданы. Алекс и Марта
Шрифт:
– Ecoutez-moi, Sophie et Lilya! Il-y-a un revolution dans la Saint-Petersbourg. Maintenant la Russie est libre comme la France! C'est la republique [1] !
Мадемуазель Маршан совсем не знала русского, на ее уроках все должны были говорить по-французски.
– Pourquoi, mademoiselle Marchand, vous aimez la republique mieux que la monarchie? – спросила Лиля.
– Parce que tout les citoyens de republique sont libre! Les Russes, Les Allemandes, Les Juives – tout le monde! Sophie, tu n'es oubliez pas la devise de la Grande Revolution Francaise?
1
Послушайте,
– Bien sur que non! Liberte, egalite, fraternite!
– Tres bien! [2]
Мадемуазель Маршан, оживленная и счастливая, пропала в толпе девочек. Она была такая же маленькая, как ученицы. Директриса отвернулась и вошла в здание школы. Все стали расходиться.
– Хочешь, я отвезу тебя на автомобиле домой?
Лиля была единственная, отец которой имел автомобиль.
– Я не могу, мне надо разыскать Германа.
2
Почему, мадемуазель Маршан, Вам республика нравится больше монархии? – Потому, что в республике все люди свободны. Русские, немцы, евреи – все. София, ты не забыла девиз Великой французкой революции? – Конечно, нет. Свобода, равенство, братство! – Молодец. (по фр.)
– В таком случае – прощай! Кто знает, встретимся ли мы еще?!
– Ты думаешь, школу больше не откроют?
– Школу, может, и откроют, но приду ли я на уроки, непонятно. Возможно, мы с папой и мамой поедем в Париж. А, возможно, меня захватят бунтовщики, изнасилуют, убьют и бросят труп в Москву-реку.
Лиля сказала это так спокойно и храбро, даже как будто с небольшим интересом – словно она чуть ли не надеялась, что бунтовщики проделают с ней все это. Потом она обняла Софию и побежала к автомобилю, стоящему немного поодаль. Из него выскочил шофер в униформе и открыл ей дверцу. Лиля помахала в последний раз Софии и села в машину.
София направилась к школе Германа, но далеко ей идти не пришлось, она увидела брата, который, прихрамывая, шел ей навстречу. Оказалось, что в реальной гимназии тоже отменили уроки.
– Сказали, чтобы мы оставались дома, пока не сообщат.
На Маросейке была уйма народу, заметно больше, чем обычно, у многих в петлицах или на шляпах красные ленточки. Они как раз подошли к трамвайной остановке, когда увидели отца, который быстрым шагом приближался со стороны Лубянки.
– Папа!
Отец остановился и привычно сощурился.
– Ну, слава Богу!
Он обнял Германа и Софию и стал искать извозчика.
– Папа, почему ты такой озабоченный? Это же не война, а революция! Смотри, какие все вокруг радостные!
Может, я действительно волнуюсь зря, подумал Алекс. Может, все кончится хорошо, составят новое правительство, из разумных людей. Только откуда их взять? Вот если бы был жив Витте или хотя бы Столыпин! Но Витте умер, Столыпина убили, и смогут ли господа кадеты и октябристы обуздать Россию, сомнительно. И все же, решил Алекс, не стоит выказывать свои сомнения при детях.
– Я не озабочен, озабочена мама. Она узнала, что школы сегодня не работают, и послала меня, чтобы
Но путешествие затянулось, потому что дядя Менг и дядя Вертц хотели обязательно зайти к Елисееву.
– Дети, входите и вы, на улице холодно, – позвал отец.
В магазине был очень высокий потолок, красивые люстры и множество народу. Одна стена была полностью покрыта ананасами.
– Не надо ничего покупать, дома все есть, – уговаривал отец, но Менг и Вертц все равно дали продавцам заполнить корзиночки из щепок.
Около памятника Пушкину они увидели митинг. Развевались красные флаги. София с удовольствием послушала бы, о чем там говорят, но отец и гости спешили.
– Папа, а что теперь будет с царем? – спросил Герман, когда они подъезжали к Триумфальной.
– Наверно, уедет куда-нибудь за рубеж. У него же полно родственников в разных странах, с Вильгельмом они, правда, поссорились, но кроме него есть еще двоюродный брат Джордж в Англии и родня жены.
София заметила, что ответ отца как будто успокоил Германа.
Мать вовсе не была озабочена, а оживленная, как народ на улице, смеялась и шутила и позвала замерзших гостей пить кофе.
– Мама, можно, я пойду на каток? – спросила София.
– И я, и я! – закричала Виктория.
– Идите! – разрешила мама.
Когда девочки дошли до катка, дочери адвоката Коломенского там уже не было.
– Замечательная штука, эта революция! – болтала Виктория, надевая коньки. – Дуня сказала, что теперь ей можно будет выйти замуж. А жена Богданова, когда пришла вернуть маме кастрюлю, говорила, что ее братья, наконец, переедут в Москву. Раньше нельзя было, потому что они евреи. А наш дворник пошел записаться в милицию. София, что значит «охранка»?»
– Это полиция.
Виктория захихикала.
– А я подумала, суп, как солянка или окрошка. И меня ужасно рассмешило, когда дворник сказал, что охранку надо развесить по фонарным столбам. Не смотри!
Она повернулась к Софии спиной, скинула шубку на снег и стала возиться со свитером.
– Теперь можно!
На груди Виктории развевалась красная ленточка.
Пятно опять раздалось вширь, совсем немного, посторонний, наверно, не заметил бы, но я-то вижу, я слишком хорошо знаю свою душу, чтобы пропустить даже самые незначительные изменения. Как я испугалась, когда обнаружила его! Сначала это было крохотное пятнышко, вроде того, которое иногда плавает перед глазом, но сейчас стало уже изрядным пятнищем – если такое оказалось бы на платье, пришлось бы сразу пустить его на тряпки, но что делать с душой? Ее ведь не заменишь, как платье.
Да, Марта, ты уже не невинна. Девственность теряют не в свадебную ночь – кто-то лишается ее намного раньше, кто-то живет с ней до самой смерти, никого не стесняясь. Многие годы Алекс был единственным мужчиной в твоей жизни, и вдруг кто-то стал рядом с ним. Нет, не вместо него, а именно рядом – словно камердинер, который должен сопровождать хозяина в длинном путешествии. Наверно, в этом тоже виновата революция. Ибо когда рушатся крепостные стены, простоявшие века, как может устоять слабая женщина? И все же вначале все было, как обычно, пришли гости, поели, попили, повеселились. Ничто не предвещало того, что случилось. Правда, Вертц пару раз приглашал тебя потанцевать – но он делал это и раньше. Холостяк Вертц – они оба с Менгом холостяки. «Мы в глазах малороссийских красавиц уроды!» – смеются они.