Бурлаки

Спешилов Александр Николаевич

При встрече с другим судном Андрей кричал:

— Водолив! Бороду надо отрастить, чтобы на Гришку Распутина походить.

Водолив смущенно разглаживал свою большую рыжую бороду, а Заплатный хохотал.

На перекате ниже города Оханска на одной из карчеподъемниц принял пакет сам старшина. Распечатал его, прочитал вслух приказ и, к удовольствию Заплатного, заявил:

— Ничего красить не буду. Подумаешь, едет какая-то шкура, а я изворачивайся. Скажи начальнику, что, когда поедут царские лахудры, я заместо

флага портянку повешу…

Через неделю с нами поехал техник, чтобы проверить, как выполняется приказ.

Около города не только суда, но и бакены были выкрашены яркой, свежей краской.

На излучинах реки появились новешенькие перевальные столбы. Но чем дальше от города, тем хуже.

Карчеподъемницу со строптивым старшиной мы нашли с трудом. Затянулась она за остров в воложку и замаскировалась кустарником. Команда шлялась где-то на берегу, а старшина удил рыбу.

Техник ругался на чем свет стоит, а старшина отвечал спокойно:

— Воля ваша, а красить и смолить судно я не буду. В прошлом году сам просил, чтобы выкрасили, однако мне отказали. Всю навигацию ходили некрашеные. А сейчас с чего это?

— Дурак! Их императорские высочества великие княжны едут. Ты не шути!

— А мне хоть кто. Хоть сам дьявол, хоть государь император…

На следующем плесе мы встретились с Кондряковым. Он служил здесь постовым старшиной. Я рассказал ему о случае с карчеподъемницей.

— Ага! Там старшиной Данилович. Немного сглупил старина.

— Что с ним будет, Михайло Егорович?

— Уволят, а может быть, и засудят за крамольные разговоры.

— Что это, Михайло Егорович? Какие разговоры?

— Не может рабочий человек так жить, как жил до сих пор. И камни заговорили. А ты знаешь, что везде пошли забастовки? В Петербурге настоящая война…

Наш рулевой перепугался даже:

— Тише ты, Кондряков. Услышит техник, так в другой раз и говорить-то не захочется. Лучше помолчи.

— Молчали, знаешь ли, триста лет. Нынче говорить будем! — заявил Михаил Егорович.

Ниже на перекате опять неожиданная встреча. На берегу с пестрой рейкой стоял Вахромей Пепеляев.

— Ты откуда? Как сюда попал? — спросил я Пепеляева.

— Я здесь наблюдатель водомерного поста. Уже второй день. Наше вам почтение, господа зимогорики!

— Наблюдатель? — удивленно спросил Заплатный. — Выгнали, что ли, из приказчиков?

— Меня? Плакали, когда уходил. Сенька Юшков тридцать три платка смочил слезами. Война скоро, господин механик. Казенных-то служащих на войну не возьмут. Я и тово… Водичку кому-то тоже надо мерять.

— Улизнул, значит, шкура.

— Жить-то всем хочется, моряк сухого болота!

В народе действительно ходили разные слухи о войне:

— К нашему белому царю в Сан-Петербург приехал запросто французский царь Пункарь из Парижа. Быть войне.

— В

газете читали, что англичанка хорохорится. Обязательно война будет.

Двадцатого июля мы проходили мимо пристани Хохловка. С верхов нам навстречу тихим ходом шел пассажирский пароход «Иван». Он то и дело подавал беспорядочные свистки: то прощальные, то тревожные. Пассажиры на пароходе орали, ревели, пели песни, кричали «ура». Оказалось, началась мобилизация. Германия объявила нам войну.

На верхней палубе «Ивана», куда пассажирам раньше вход был воспрещен, сотни людей бесновались в дикой пляске под визг и вой разбитых гармошек. Пароход шел с креном на правый борт.

Заплатный выглянул из машины и сказал:

— Ого! Повезли на убой.

Мы подрулили ближе к пристани. На берегу такой же содом. «Иван» с большим трудом пристал к дебаркадеру, и началась свалка.

Женщины крепко держались за своих мужей. Они волоклись по мосткам и выли «по мертвому». Силой отрывали их от мобилизованных и выпроваживали на берег. Поодаль пьяная молодежь била урядника. Кого-то раскачали на корме дебаркадера и перебросили прямо на верхнюю палубу парохода.

Когда пароход поплыл дальше, его провожал плач и вой несчастных солдаток и солдатских матерей…

Нам передали телеграмму с требованием немедленно возвратиться в город. Оставив позади пароход с мобилизованными, мы в тот же день пришли в город и пристали к казенной пристани.

Оказалось, что здесь нашего рулевого Афанасия Ефимовича ждала повестка о мобилизации.

И остались мы вдвоем с Андреем Заплатным. Нового рулевого найти было нелегко — мобилизация смахнула с пароходов и пристаней больше половины бурлаков.

— Видал, Сашка, — трунил Заплатный, — как все на германца окрысились?

Нашу «Стрелу» передали в водную полицию, а от нас попросили свидетельства о благонадежности, для чего вызвали к самому начальнику водной полиции Степанову.

Заплатный выслушал требование Степанова, не говоря ни слова, повернулся к нему спиной и вышел из канцелярии.

— Ну и гусь! — возмутился начальник.

Я последовал за Андреем.

7

Нас выгнали со «Стрелы» без копейки денег. И мы отправились по шпалам в Королёвский затон.

Навстречу нам то и дело попадались воинские эшелоны. Из телячьих вагонов неслись песни и наш русский православный мат.

На полустанке кого-то били.

— За что? — спросили мы зрителей.

— За шпионство. Немецкая харя в фельдшерах служил. Все известно.

Затон был пуст и безлюден. Мы прошли почти весь берег и не встретили ни единого человека. На воде стояли две баржонки с алебастром и, как чудо, карчеподъемница, та самая, которую отказался красить ее старшина. Она и сейчас не была покрашена.