Бурлаки

Спешилов Александр Николаевич

На выходе в город стояла какая-то извозчичья пролетка. Полицейские посадили в нее Андрея Ивановича и повезли.

Он только успел крикнуть:

— Сашка, не горюй! Еще увидимся.

Я долго стоял со своей котомкой на мостовой и провожал глазами поднимающуюся в гору по набережной улице пролетку, в которой увозили неизвестно куда и зачем моего второго отца родного Андрея Ивановича.

Зашел в бурлацкую обжорку пообедать и обдумать свое положение.

Обедающие сидели за одним длинным столом. Половой в длинной, до колен, белой рубахе с шутками-прибаутками

разносил пиво, еду, чай.

Я не успел сесть на край скамейки в конце стола, как половой живо подбежал ко мне и затараторил:

— Что прикажете, чего закажете? Суп простой, уха с икрой. Под гитару пива пару! Молодой господин! Все у нас есть. Щи постны, пирожки молосны из кишок и из рубца для матроса, для купца!

Я заказал пиво и трехкопеечный пирожок.

В обжорку заходили грузчики, матросы, палубные пассажиры, только что приехавшие со мной вместе на пароходе.

Выпитое пиво придало мне смелости, и я разговорился с соседями по столу. Против меня сидел пожилой человек с окладистой черной бородой. Он почему-то часто кивал головой в правую сторону. Меня это заинтересовало. Он заметил, что я гляжу на него, улыбнулся и заговорил:

— Думаешь, парень, чего это у Вьюгова голова трясется? Много пива употребляю и других огненных питий. А второе дело, если прослужишь на изыскательской брандвахте водоливом, лет двадцать, так у тебя не только голова, тебя всего трясучка возьмет. Приказали сегодня, например, набрать матросов на брандвахту, а где я их возьму. Жалованье-то у нас три рубля в месяц, а хлеб, сам знаешь, как вздорожал. Лучше, парень, воровать, чем служить у нас на брандвахте… Половой, еще дюжину пива!..

— Господин водолив, а мне можно на вашу брандвахту? — спросил я Вьюгова.

— Можно. Обязательно. Если жизнь не дорога… Парень, спаси ты меня, сделай милость. Матросов велели набрать. А где я их возьму? Поедем на брандвахту. Сию минуту… Половой! Еще дюжину…

Я силой вывел Вьюгова из обжорки. Когда его охватило свежим воздухом, он немного ожил.

— Ты не врешь, парень, что хочешь на брандвахту?

— Не вру! Мне, понимаешь, деваться некуда. А где твоя брандвахта?

— Вон там! — неопределенно показал Вьюгов.

— За Камой, что ли?

— Угу! В Заозерье.

Припомнилось, что, когда пароход, на котором я приехал, проходил мимо Заозерья, там действительно у полуострова я видел судно, похожее на дебаркадер. По-видимому, это и была брандвахта водолива Вьюгова.

Я привел будущего своего начальника на дачную пристань пароходства Щербаченко, купил билеты, погрузил его на дачный пароход и отправился с ним на новую бурлацкую каторгу.

9

Матросов на брандвахте было пятеро. Трое чувашей, да я, да Васька Вятский. Он и столяр, и слесарь, и портной, чеботарь, стекольщик, шерстобит, одним словом — и швец, и жнец, и в дуду игрец. Вятский пешком исходил всю Россию. Из-за безземелья занимались отхожим промыслом все его земляки. Немудрено было встретить вятича не только в Верхокамье, но и

на краю света, у черта на куличках, как рассказывал мне Василий Вятский.

В военные годы у отходников заработка не было. В деревнях обходились без мастерового. Разобьется стекло в окне — затыкали дыру старой овчиной, проржавеет ведро — замазывали тестом.

И пошел Василий бурлачить.

Жили мы в тесной каюте. Спали на нарах в два этажа. Обед мы должны были сами себе готовить. Но частенько заниматься этим делом было некогда да и неохота, и мы питались всухомятку.

Во сне нас заедали паразиты. Провертишься на нарах всю ночь, а в пять часов утра уже стучит в каюту водолив Вьюгов и кричит:

— Довольно дрыхнуть-то! Вылезайте!

Осторожно ступая по коридору, Вьюгов подходил к каюте старшего техника Василия Сергеевича Попова и мизинчиком стучал в дверь.

— Чего надо? Ну! — слышался из каюты сердитый окрик начальника.

— Ваше благородие! Лодка готова.

— Сам знаю! Чего стучишь? Сколько времени?

— Шестой час, ваше благородие.

— Почему раньше не разбудил?

Техник не торопясь одевался, закусывал и только через час был готов.

По реке гулял свежий утренний ветерок. От дальних островов тянулся холодный туман. Нас до костей пробирало, но мы покорно сидели в лодке. Попробуй пойти погреться! Выйдет вдруг старший техник — ругани не оберешься.

Но вот он появлялся.

— Отчаливай!

Двое из нас сидели «в гребях», третий — с кормовым веслом, а я обычно стоял на середине лодки с шестом-наметкой и измерял глубину.

Подъезжали к ближайшему берегу, где торчали шесты с флажками — створы. На противоположном берегу было то же самое. Мы должны пересечь реку между створами и сделать промеры.

На берегу взмахивали сигнальным флажком, лодка мчалась наперерез реки. Через каждые два взмаха весел я кричал:

— Сорок три сотки!.. Пятьдесят четыре!.. Сто семьдесят пять…

Много дней стоял я с наметкой, а сменить меня, кроме Вьюгова, было некому.

Чуваши не знали счета. Пробовали ставить Василия Вятского, ничего не получилось. Он сосредоточенно глядел за борт. Взмахивали весла. Васька тыкал наметкой в реку, затем вытаскивал ее и разглядывал деления. Мы успевали взмахнуть веслами раз пять, и только тогда он кричал:

— Пятьдесят три!

— Балда! — кричал старший техник. — Езжай обратно. Тебе, Васька, после работы триста кольев вытесать для пикетов. Понял?

Василий и в веслах часто путался. Ты, скажем, уже опустил весло в воду, а Василий только еще соображает; ты вытаскиваешь весло, а он свое сует в воду. Грести с ним на пару было сплошным мучением.

Плохой был матрос Василий Вятский, но товарищ самый душевный. Он никогда не унывал, с его добродушного лица, изъеденного оспой, никогда не сходила веселая улыбка. За «здорово живешь» чинил он нам сапоги, неграмотным чувашам писал письма, кипятил для нас чай, мыл полы в каюте, таскал из леса пахучий багульник и на ночь раскладывал под нары.