Бурная весна (Преображение России - 10)
Шрифт:
– Эх, если бы у нас была кавалерия! Вот бы пустить ее в погоню! говорили Гильчевскому офицеры финляндских стрелков.
– А вот у нас тут есть полковник из штаба армии, - оживленно отозвался на это Гильчевский.
– Достаточно ли у нас в восьмой армии кавалерии?
Игнатов ответил на этот вопрос без колебаний.
– Мы в штабе считаем, что вполне достаточно. Прежде всего, у нас две кавалерийских дивизии - седьмая и двенадцатая.
– Кто начальники дивизии той и другой?
– Седьмой дивизией командует
– Та-ак-с!
– многозначительно протянул Гильчевский.
– Но все-таки где же они сейчас и чем заняты?
– Обе на Луцком направлении... Да ведь генерал Каледин сам кавалерист. Можно думать, что он даст им возможность проявить себя в лучшем виде, политично ответил Игнатов.
– Да, да, да, да, всеконечно!
– с явным раздражением отозвался на это Гильчевский.
– Будем думать, будем думать, - больше нам ничего и не остается!
Татаров передавал по телефону на наблюдательный пункт, что прорыв удалось осуществить в районе пасеки, и, подвигаясь к участку своей дивизии, Гильчевский искал глазами эту пасеку. Однако определить теперь, где именно до бомбардировки находилась пасека, было трудно; гораздо легче оказалось увидеть Татарова, так как он сам шел навстречу своему командиру.
Он шел привычным для себя строевым шагом, слегка придерживая левую руку как бы на эфесе шашки, хотя шашки у него и не было.
Так как о прорыве он доносил уже, то теперь он сказал только:
– Ваше превосходительство, действиями вверенного мне полка противнику нанесен большой урон. Трофеи полка приводятся в известность.
– Благодарю за отличную службу отечеству!
– торжественно, держа руку у козырька, повышенным тоном сказал Гильчевский.
– Рад стараться, ваше превосходительство!
– по-солдатски четко ответил на это Татаров.
Гильчевский легко спрыгнул со своего серого с секущейся шеей, а вслед за ним то же самое сделали и Протазанов, и Игнатов, и другие, кроме ординарцев, которые ожидали на это особого приказания.
В 404-м полку Гильчевский пробыл довольно долго, расспрашивая Татарова, как велась им атака на позиции у пасеки, как удалось достичь успеха, какие роты особенно отличились, много ли понесли они потерь...
Объясняя свои действия, Татаров сказал:
– Так как я заранее был извещен, чтобы преследованием разбитого противника не увлекаться, то приказал тут же после прорыва двум ротам идти вдоль окопов противника влево, в сторону четыреста второго полка...
– Ага! Вот, - подхватил Гильчевский, - что и облегчило задачу полку, командир которого оказался трус, и я его, конечно, отчислю, какие бы сильные протекции он ни имел!.. Подробнейший список офицеров и нижних чинов, достойных награды, прошу мне представить сегодня вечером, - добавил он, - а представление к награде вас я сделаю сам.
И, посмотрев на героя-полковника проникновенным долгим взглядом,
VIII
Когда Ливенцеву передан был приказ, что преследование противника отставлено, и когда все пленные мадьяры, захваченные его ротой, а также и свои и австрийские раненые были уже им отправлены в направлении к Торговице, он начал приводить в известность состояние роты, но не забыл при этом и прапорщика Обидина, о котором не знал еще, успели мадьяры увести его в плен или он, Ливенцев, помешал все-таки в этом и им и Обидину.
Подозвав к себе Кузьму Дьяконова, он сказал ему:
– Вот что, узнай мне сейчас: ротный командир одиннадцатой роты где сейчас находится?
– Одиннадцатой, ваше благородие?
– Дьяконов посмотрел в сторону того самого входящего угла австрийских окопов, понимающе качнул головой и добавил, несколько понизив голос: - Стало быть, этот самый, ваше благородие?
– Ну да, этот самый, только ты об этом ни слова никому, а только спроси, будто я тебя и не посылал... Может, у тебя земляк какой в одиннадцатой, тогда о нем сначала спроси, а после того уж, вроде как между прочим: "А ротный ваш жив?"
– Понимаю, ваше бродь... Слушаю!
– очень оживился Дьяконов.
– Я туда живой рукой добегу и отразу обратно.
Действительно, он не мешкал. Ливенцев не успел еще разобраться во взводах и отделениях, которые строились впереди окопов и где унтер-офицеры устанавливали вместе с фельдфебелем и Некипеловым, сколько осталось в строю, кто убит, кто ранен, как явился Дьяконов, имевший заговорщицкий вид и ставший в сторонке.
– Ну что?
– спросил, подойдя к нему, Ливенцев.
– Не поспели увойтить!
– вполголоса доложил Кузьма.
– Налицо, значит? Вот как!.. И не ранен?
– удивился Ливенцев.
– Спытывал, ваше благородие, я там двух, ну, говорят, под фланговый огонь попали, так что рану какую-сь имеют они, ротный ихний...
– еще таинственнее сообщил Дьяконов.
– У кого узнавал? Не у тех ли, кто с ротным был?
– Так точно, у раненых тоже.
– Они что же, не видели, значит, кто в них стрелял?
– Поэтому, выходит, так: не заметили.
– Ну, черт с ними со всеми, - пусть их отправляют лечиться!.. Иди, становись в строй.
Когда Гильчевский, заканчивая объезд взятых его дивизией позиций, остановился перед тринадцатой ротой, Ливенцев встретил его впереди развернутого строя зычной командой:
– Рота смиррно! Равнение на-лево!
– и сам стал на правый фланг.
Поздоровавшись с ротой, Гильчевский поздравил ее с победой, как и все другие части раньше. Рота отвечала бодро, а начальник дивизии, присмотревшись пристальней к Ливенцеву и припомнив его, вдруг обратился к нему, улыбаясь:
– А-а, боевой, боевой прапорщик, - помню! Ну-ка, подойдите с рапортом!