Бурса

Воронский Александр Константинович

— Пожалуйся на них, они в кровь изувечат, доносчиком обславят.

У матери капают крупные, редкие слезы. Сын бесчувственно глазеет на нее. Поскорей бы закончилось свидание! А еще недавно сколько им обоим мечталось! Она, вдова священника, сельская портниха, копила гривенники на дорогу и на гостинцы, не гнушалась и черной работы, слепила глаза над вышивками и кружевами и все думала простую и неотвязную думу про Ваню, про житье его бытье. Ваня тоже давно ждал этого часа. Только одна подушка знает да жесткое одеяло, о чем ночами вздыхают малыши бурсаки, прежде чем уснуть. Ну и вот она, милая боярская шапка, вот они, теплые родные губы со скорбными морщинками, глаза с тихим светом, теперь затуманенные, вот она, прохладная легкая рука. Отчего

же торчишь чурбан-чурбаном, и ничего не шевелится в сердце?! Ведь знает же он, Ваня, что обольется потом слезами где-нибудь на задах и опять будет считать, когда вновь можно будет свидеться с матерью!

Простившись с ней и спрятав в сундук деревенские гостинцы, Ваня находит белобрысого.

— Зачем ты дразнил меня?

— Я дразнил тебя? — изумляется белобрысый. — Окстись, дорогой! Во сне, брат, приснилось!.

Около культяпого и белобрысого собираются досужие зрители.

— Я видел, ты дразнил меня…

— А хотя бы и дразнил — велика важность!

Белобрысый закладывает руки за спину, с вызовом смотрит на малыша, подмигивая в то же время зевакам: подождите, сейчас будет занятно. Белобрысый сильнее Вани. Неожиданно для всех, а может быть и для себя, Ваня по-бычьи наклоняет голову, наносит головой белобрысому удар в живот и, не давая противнику опомниться, бьет его по лицу, бьет в грудь, под ложечку. Оправившись, белобрысый в свою очередь наседает на Ваню, яростно молотит его кулаками, дает «подножку». Ваня пашет «носом», но с проворством, ему обычно не свойственным, поднимается и вновь нападает на белобрысого настолько стремительно, что тот даже отступает. Обида, унижение, злоба удесятеряют его силы. Молча и сосредоточенно тузят друг друга бурсаки. У белобрысого из губы сочится кровь, вспухло ухо, порвалась подмышками куртка. Ваня выбивается из сил, на скуле ссадина, на лбу шишка, но он не сдается, даже опять наседает на белобрысого. Бурсаки обступили бойцов и жадно следят за дракой.

— Под сердце, под сердце его!.. В морду!.. Нахлестывай, отчубучивай!..

Иные безотчетно сжимают и разжимают кулаки, топчутся, подражают движениям бойцов, отрывисто дышат. Блестят глаза, ходят плечи. Драка прекращается одновременно обеими сторонами. Противники еле переводят дух. Вблизи слышны удары их сердец.

— Получил? — еле слышно выговаривает белобрысый.

Ваня беззвучно шевелит губами, но не сдается. Стоят друг против друга, ни один не отходит, но не решается первым броситься в новую драку. Бурсаков разводят. Общее мнение на стороне культяпого Вани: он, более слабый, не уступил белобрысому. Мать, ушедшая со свидания в тоске и в горе, не знает, что сын ее отныне упрочил свое положение в бурсе, он выдержал искус.

…Больше всего бурса ценит отчаянных и силачей. Отчаянный «бьет на увольнение». Он — камчадал, второгодник; почти ежедневно он либо в карцере, либо без обеда; он донимает начальство мелкими и крупными проделками: сегодня отчаянный забрался к отцу-эконому, перебил у него посуду и даже оставил на полу свой пахучий след; завтра он запустил булыжником в Тимоху, послезавтра «накрыл» ябедника. Он мститель, ушкуйник. Отчаянный вносит разнообразие в скудную бурсацкую жизнь. Ему завидуют, подражают. Среди отчаянных первый из первых — Дмитрий Трунцев. О нем уже складываются легенды. Трунцев — гордость бурсы..

Силачи делятся по разрядам. Есть первые силачи в классе, первые силачи на всю бурсу; есть вторые, есть третьи силачи. Силачей задабривают вольными и невольными приношениями. Дружба с силачом лестна, к тому же она избавляет от колотушек и насмешек. Силач олицетворяет мощь и величие бурсы. Во всем блеске и славе силач обнаруживает себя в кулачных побоищах. Кулачные бои, стенка на стенку, врассыпную происходят зимой на задах, но это только проба сил, хотя эта проба зачастую и сопровождается увечьями. Заправские бои идут на масленице либо великим постом. Тогда бурса дерется на реке с ремесленниками. Здесь-то силачи и поддерживают честь бурсы. Они должны увенчать альму матер

блистательными и незабвенными победами, посрамив грозного врага. Кулачные бои начальством запрещены, но почему-то оно их всегда проглядывает, а предания бурсы повествует даже о смотрителе Спиридоне, великом любителе кулачных состязаний. Он сам стравлял через сторожей бурсаков с фабричными, наблюдал за ходом боя из квартиры и, если бурсакам приходилось лихо, Спиридон высылал на подмогу двух великовозрастных своих сыновей, семинаров. Они сходили за питомцев духовного училища и в кулачном рвении напоминали собой Пересвета и Ослябя.

…За кухней группа бурсаков, отчаянных и силачей, нагромоздила у забора пустых бочек, кирпичей, досок. Цепляясь за верхушку забора, бурсаки глазеют на набережную. Город бурсакам враждебен. Обыватель бурсаков ненавидит и презирает. Бурсаки — кутейники, жеребячья порода, вахлаки, деревенщина, вшивая команда, долгогривые дьяволы, обормоты, хапуны. Бурса платит городу ценою оцененного. Выходы бурсаков в город сопровождаются дебошами. Бурсаки обрывают звонки, опрокидывают лотки у торговок, задирают прохожих; гимназисты, реалисты подвергаются нещадным избиениям и членовредительству; бурсаки мажут чернилами и дегтем ворота, украшают заборы и стены домов всяким непотребством, вышибают стекла, выворачивают фонари и тумбы, портят деревья, воруют. Когда бурсаки ранним зимним утром идут в городские бани с узелками белья, это похоже на движение дикой орды. В страхе обыватель обходит бурсачью ораву; дворняги, поджав хвосты, тоже бегут прочь, а седой будочник только отплевывается. Баньку бурсацкую долго помнят в городе.

Обыватели травят бурсаков кобелями, угощают дрекольем, обрывают уши, науськивают на них дворников и каких-то малых с пудовыми кулачищами, таскают в часть, ругают, увечат.

…Развлекаясь на заднем дворе у забора, силачи и отчаянные запаслись мерзлым лошадиным пометом, «котятками», наделали плотных снежков, смочив их водой из кадушки, а кое-кто заготовил и булыжники. Редкие прохожие, зная обычаи и повадки кутейников, сторонкой обходят бурсу.

— Эй, кочерга с насечкой! — орут из-за забора мещанину в пальто до пят, закутанному в башлык. У него длинный нос с багровым рубцом. Бурсаки кидают снежки, снежки не долетают, но пущенный ловко из рогатки камень попадает мещанину в лоб. Мещанин отбегает и, когда считает себя в безопасности, изрыгает проклятия:

— Ах вы, свиньи супоросые, ах вы, аспиды чумовые! А еще духовными прозываетесь! И чему вас учат, окаянных, чтоб не было вам ни дна, ни покрышки, пропади вы пропадом к самому Вельзевулу в преисподнюю! И чего за вами, подлецами вислоухими, начальство не надзирает? Вашим начальникам только бы дрыхнуть да жрать!..

— Крой Халдея и Тимоху!.. Ого-го-го!.. — ржут бурсаки. Краснорожие от мороза силачи Рыкальский и Мордовцев, парни с виду лет по двадцати, скалят крепкие зубы, рты раздвинуты до ушей.

— Эй, борода, я с твоей дочкой пилкой-колкой дров авчерась занимался. Спроси у нее, ей-ей!

Мещанин спешит уйти, грозит кулаками.

Из-за угла показываются возчики с соседнего пивоваренного завода, человек семь. Между бурсаками и ими происходит перепалка:

— Эй, гужееды! Битюжники!

— Эй, кутья! Щедрин-ведрин, грудочку кашки, шматок колбаски!

— Коротки свитки — померзли лытки!

— Пономари долгополые! На тебе на шильце, на мыльце!

— Рвань бессапожая! Деревенщина-засельщина!

— Калашники! Блинохваты!..

Далее у стен духовного вертограда разражается такая изощренная словесность, какую не вытерпит никакой печатный лист. Не сдаются бурсаки, не уступают возчики. Прохожие ажно приседают, либо раскрывают рты от удивления, а некая пожилая барыня даже помахала ручкой около носа: дюже пахучие словечки загибают.

Когда ругательства истощаются у той и у другой стороны, возникшую неизвестно по какому поводу распрю предлагают решить кулачным боем.

— Засела, кутья, за досками, да и выхваляется. Выходи, растаковская, на улицу!..