Буря и натиск
Шрифт:
Здесь даже у самого здравомыслящего и степенного человека поедет крыша, не говоря уже о горячих гоблинских парнях. Увидели они удивительную картину. На кровати, которая по идее должна находиться на чердаке, засыпанная мусором, пристроилась закутанная в простыню юная особа. В потолке зияла дыра. У боковой же стены восседал голый Крот, причем восседал на чем-то, что когда-то называлось сундуком, обитым железными полосами. На зеленом лбу добра молодца уже росла здоровенная шишка – результат столкновения с крепкими бревнами.
«Это что за хреновина!» – вступил в комнату первый брат,
«Хотелось бы знать!» – сказали два других брата – утесы поменьше, вооруженные один цепом, другой гаечным ключом.
Загремели небеса и земля, дом закачался. Протиснувшись в дверь, появился сам Горошник, которого родители не обделили ни статью, ни массой, ни мускулатурой. Известный в округе чемпион по гоб-рестлингу, фермер имел славу силача и драчуна. Не всякий тролль-тяжеловес осмеливался соперничать с ним в спарринге, не говоря уже о более мелких представителях собственной зеленой расы.
«Ну и кто мне что объяснит???» – раздался титанический рык.
И увидев папашу своей возлюбленной в таком расположении духа и одержимого подобной любознательностью, Крот понял, насколько зло судьба подшутила над ним. В лучшем случае ему светят чары гименея, а в худшем…
– Стоит он передо мной, ну что твоя скала, – рассказывал Крот, размахивая руками. – Не поверите, кишки у меня со страху змеями переплелись и к горлу поползли. Думаю, хана мне, кабздец, кранты и застежечка сбоку!
Сидящие кружком гоблины поразвесили уши, а Крот, чувствуя себя в этот момент центральной фигурой сообщества, еще больше распушил перья. Заломил каску на затылок, положил ногу на ногу, сверкнул в ухмылке стальной фиксой.
Челюсти многих доблестных подпехов «Смердящего», куда Крот прибыл полчаса назад с группой новобранцев, успели отвиснуть до непозволительных пределов. От живописаний достоинств фермеровой дочки у многих с богатырских подбородков потекла слюна. Крот ощутил себя счастливым. Один умник сказал ему, что лучше всего завоевать своих корешей по подразделению – и быстро – какой-нибудь забубенной байкой. Особенно если это будет не байка, а правда. «Солдат, – добавил умник, – он любит, когда ему проедутся по ушам хорошей сказочкой».
– Наваляли тебе после этого? – спросил гоблин с замотанной головой, сидевший напротив.
– Нет, не наваляли, – подмигнул Крот. – А за что? За истинную любовь… нельзя бить!
– Не скажи, – отозвался другой, сворачивающий самокрутку грязными пальцами. – Жизнь – она такая стерва!
– Все закончилось хорошо. Насколько вообще возможно. Братцы-то хотели меня сначала вздернуть на воротах, потом посадить на кол, потом привязать к быкам, чтобы они порвали меня на две части, потом вырезать сердце – последний вариант особенно долго обсуждался… В общем, фантазии у них оказалось вагон и маленькая тележка, никогда бы не подумал.
Крот посмотрел на лица своих новоиспеченных однополчан. Не все поняли, в чем суть фразы. Видимо, многие были разочарованы, что дело не завершилось крушением черепов и выпусканием ливера.
– Ну вот, а моя любовь
– Ну! – восхитился один из гоблинов, чистивший свой карабин.
– В смысле, что и ей тогда вырезать надо! – пояснил Крот. – У нас любовь! Понимать надо, а не хухры-мухры!
– Эльфьи сопли! – сплюнул кто-то. – Брехня!
– Сам ты! – вякнули на него.
– Горазд ты заливать, парень! – махнул рукой гоблин со шрамами с левой стороны лица. – Все это ты насвистел!
– Я-то? – Крот полез во внутренний карман форменной куртки и вытащил на свет фотографию возлюбленной. – Смотрите, завидуйте!
Снимок пошел по рукам. Гоблины авторитетно кряхтели, присвистывали, качали головами. «М-да!» – говорил кто-то. «Недурственно, брат!» – гудел другой. «Бывает же!» – вздыхал еще один. «Круто!» – брякнул, облизываясь, самый лохматый. «Рыженькая… Зелененькая…» – пустил слюну с виду самый похабный.
Крот достал сигарету, закурил.
Изображенная на фото девица распушила длинные рыжие волосы и демонстрировала, кокетливо повернувшись вполоборота, очаровательно-зубастенькую улыбку. Платье гоблинши обтягивало непереносимо соблазнительные для солдата в походе формы.
– А как ее зовут? – спросил тот, кто чистил карабин.
– Гримма. А так – Маргаритка. Ну, хорошего понемногу, помнете! – Крот выхватил снимок возлюбленной из солдатских лап, спрятал в потайном кармане куртки.
– Красивое имя, – авторитетно заявил чистивший ногти ножом пехотинец.
– И главное – редкое, – поддакнул сосед.
Всеобщий смех.
– Невеста твоя, говоришь? – ощерился ближний сосед Крота. – Так, значит, это и было твое наказание от ее братцев? Войнушка.
– Наказание? Да я сам вызвался! Между прочим, я и сам собирался!
– Ага! Скажи еще, что в перерывах между походами к ней ты не лазил в окна к другим лапочкам! Всю округу, поди, окучивал и только в одном месте попался!
– Да как пить дать!
– На морду его гляньте – ходок, мать так-растак!..
Гоблины заржали, Крот нахмурился. Шуточки насчет Маргаритки ему и впрямь не нравились. Тем более что была здесь доля правды. После того случая воспылал вдруг он к Гримме настоящими чувствами – ну прямо как в книжках; не понять было, в чем причина – то ли кулачки ее братьев и папаши, или же в самый раз – эмблема чувств и баллада внутри сурового гоблиньего сердца… Обручение с Маргариткой прошло официально, при свидетелях; Крот даже подписку Горошнику дал – мол, обещаю жениться, кровь из носу и серу из ушей… о чем невеста даже не знала. Поэтому прекратились параллельные Кротовы походы налево, и весь мир молодца сосредоточился на Гримме. Крот не мог узнать сам себя. В одночасье из свободного, как ветер, гоблина он стал почти семейным, почти фермером. Ну это все лирика – четко понимал Крот только одно: откажись он от свадьбы, Горошник и его сыночки сделают из него начинку для компостной ямы. Патриархальные нравы в Тыквенной Пади не позволяли безнаказанно лишать девиц добродетели.