Буря над городом
Шрифт:
Моря отчего-то Итин не любил. Безусловно, красота стихии завораживает сердце, набегающая волна теребит душу, закатывающееся за горизонт солнце, золотящее океан, – зрелище столь величественное, что невозможно оторвать глаз… Но горы ему пришлись по душе больше. Горы – постоянство и надежность, близкие его сердцу, море же ни одного мгновения не остается в покое.
Он должен был строить здесь дворец, огромный, невероятный, будто готовый вместить в себя всю мощь океана. Но что-то шло не так… Как ни призывал он Дар, как ни слушал песню морского ветра и шум прибоя, ничего путного у него не выходило. Казалось, что ветер Океана – хозяин здесь, смеется над ним, не желая послужить какому-то ничтожному человечишке. «Я
Здесь, в Океане Ветров, словно заключена сама суть души Мастера Стихий – Разрушителя, что не терпит покоя и мира… стремясь смести все на своем пути, изменить стоящее годами неподвижно… жизнь бурлит в нем, сражаясь против смерти, вечная пляска их – в морском прибое, и никогда не остановится их сражение… Разве что в пламени бой этот – жизни и смерти, виден еще более ярко.
Каждое утро Итин выходил на берег моря, слушая шепот волн или их рев в ветреную погоду. Он начинал строить, но следующим утром, а чаще уже этим вечером, ему хотелось сделать все по-другому. Все сотворенное, что вчера казалось правильным и красивым, отвергал вдруг его Дар, желая творить совсем иное. И Итин разрушил бы уже построенное, если бы умел, но он – не Мастер Стихий… Поэтому дворец выходил странным – взгляни на него с другой стороны – и это совсем не то здание. Один ярус по стилю так отличался от следующего, что Итин порой морщился, ненавидя все созданное им ранее и пылая радостной страстью творца к тому, что создавал в это мгновение…
Он работал уже больше недели, а до конца было далеко. Перерывы в его работе были очень длительными, не так, как с «Песнью горного ветра», которую построил он на одном дыхании, или с выездной резиденцией Совета Семи, что он возвел за несколько дней.
Верховному очень нужен был этот дворец, и Итин не понимал почему… в такое-то время. Разве до дворцов сейчас? Вначале он думал, что вступившие в Первый Круг просто хотят удалить его от столицы и от борьбы, что ведется в ней, дорожа редким его Даром. Он согласился уехать нехотя – если б отказался, то выдал бы свою осведомленность. То, что с ним отправили Иссиму, подтверждало первоначальную версию: прапрадед желает уберечь и свою внучку. Но позже он стал сомневаться, замечая, как тревожно глядят глаза Атосааля на недостроенный дворец, с каким неподдельным участием спрашивает тот, не нужны ли Итину Строители-помощники или, может, Музыканты для вдохновения, камни или дерево не из этих мест или еще что-нибудь; и как быстро появлялось у Итина все, что он бы ни назвал.
Вступить в какой-нибудь Круг ему пока не предлагали, и он понимал, что если предложат, то все для него будет кончено… Иссима тоже пока не связана и ничего знает. Она все еще полна наивной веры в непогрешимость Верховного и Малого Совета. Верит в заговор против Атосааля.
Итин же был счастлив одним ее присутствием, даже несмотря на молчаливость девушки и то, что настроение ее большую часть времени, проведенного здесь, было подобно пасмурному дню.
Иссима в белом платье одинокой стройной скульптурой стояла на скале, вглядываясь в океанскую даль, и ветер трепал ее золотые длинные волосы. На эту картину Итин мог любоваться вечно, сопутствующий в нем Дар Скульптора и Художника создал бы оттиск ее образа на каждой стене, в мозаике,
Она была печальной, когда, спустившись с площадки на скале, где любовалась морем, подошла к нему.
– Почему никто не пишет мне, Итин? – грустно спросила девушка. – Ни Элинаэль, ни Эдрал… Хотя Эдрал недолюбливает меня, но Шос с Махом могли бы набросать пару строчек? Или они принимали меня в свой круг лишь потому, что я сама навязывалась им? А как только я уехала, все обо мне забыли…
– Не думаю так, Иссима, – мягко постарался утешить ее Итин, – сейчас в Городе Семи Огней творится невесть что… Может, им не до писем?..
– Но если мой дед появляется здесь почти каждый день, осматривая этот дворец, то почему он не может захватить с собою пару писем? Послать кого-нибудь к Элинаэль?
– Возможно, он опасается, что девушка напишет в своем письме что-нибудь лишнее… Письмо могут перехватить, и… заговорщики узнают, где она. – Говорить об этой лжи про заговорщиков Итину было неприятно.
– И Вирда они еще не нашли… Неужели заговорщики заполучили его?
– Вирд – очень разумный молодой человек, – осторожно сказал Итин, – он не позволит себя обманывать и разберется, что к чему.
Иссима фыркнула.
Вдали, за ее спиной со стороны лагеря, где были временные жилища прибывших на место с Итином Строителей, слуг, Мастеров Перемещений, рабочих, – он заметил приближающуюся к ним фигуру. Вначале Итин различил лишь то, что это мужчина, одетый в кам, – а значит, кто-то из Мастеров, – невысокого роста. Легкая и стремительная его походка не была присуща ни одному обитателю здешнего лагеря.
Когда мужчина подошел достаточно близко, чтобы видно стало обмотанную наподобие шарфа несколько раз вокруг шеи светлую косу, Итин сжался – Советник Ках… Он был все ближе, и опасность стала вдруг такой реальной для Итина, такой непереносимо острой… Возможно, настал тот день, когда его, как Ото Эниля, спросят: готов ли он платить цену или умереть? И не стоит думать, что редкий Дар спасет его: вот этот самый Советник Ках, что так стремительно шагает сейчас к ним, собственной рукой без колебаний убил редчайшего Мастера Ювелира.
Итин понял, что от страха перестал было дышать, и шумно выдохнул… Иссима заметила его взгляд и наверняка побледневшее лицо и обернулась. Итин паниковал, он надеялся, что его не тронут, пока дворец не будет окончен… Верховному нужен этот дворец… Между тем Советник Ках был все ближе и ближе. Человек, убивший отца Вирда, человек, что после лишил жизни и мать того, которая никак не могла себя защитить, цинично, хладнокровно убил обычную, не обладающую Силой женщину… Жестокий, хладнокровный убийца. Сейчас он подойдет к нему и скажет: «Выбирай, Этаналь: жизнь или смерть!»
Ладони Итина покрылись холодным потом, ноги будто вросли в землю, сердце то замирало, пытаясь затаиться, то билось с неистовством попавшей в ловушку птицы.
Ках приветствовал их коротким резким кивком и сразу же обратился к Иссиме:
– Мне нужно поговорить с тобой.
Что-то щелкнуло внутри Итина – Ках не за ним пришел… за девушкой! Ей он сейчас скажет роковое: «Жизнь или смерть?» Отчаянная смелость, что иной раз посещает сердце даже мыши, загнанной в угол кошкой, загорелась в нем, и он сказал, скорее, выкрикнул:
– О чем, Советник Ках?! – Нужно спасать ее.
Ках посмотрел на него мутным, рассеянным взглядом и вновь впился глазами в Иссиму. Итин почему-то заметил, что и у Советника, и у девушки удивительно яркие голубые глаза.
– Ты видишь во мне какую-нибудь болезнь? – нетерпеливо спросил Ках, не обращая внимания на Итина.
– Вы хотите, чтобы я исцелила вас, Советник Ках? – холодно произнесла Иссима и добавила с сарказмом: – От болезни, которую вы сами исцелить не в силах? Вы, величайший Целитель?