Буря в полдень
Шрифт:
Йонас Марцинкявичюс говорит:
— Наша борьба — всего лишь звено многовековой борьбы нашего народа против немецких захватчиков. Я знаю вас всех, друзья! Я видел, как вы учились бить врага, видел, с каким невиданным геройством, отвагой и упорством сражались с ним. Слава смелым сынам нашего народа! За счастье и честь нашего народа — вперед, к разгрому фашизма!
Речь каждого из выступавших сопровождалась бурными аплодисментами.
Когда бойцы расходились с митинга, погожий мартовский день вое еще был наполнен разрывами мин, стрельбой орудий и трескотней пулеметов. Предстояли новые тяжелые бои.
ИДЕМ НА ОТДЫХ
Таял
Ночь темна, хоть глаз коли. Туман не дает врагу наблюдать за движением на дорогах. Он заботливо скрыл наших бойцов, шагающих небольшими группами, сидящих на орудийных лафетах, на полевых кухнях, на тяжело груженных санях. Изредка слышен храп лошади, рев трактора; нескончаемым потоком движутся в мутном тумане машины, сани, орудия, идут бойцы, полузакрыв усталые глаза. Другие спят, прислонясь к стволу дерева. Третьи греются и сушат мокрую одежду у небольших костров в разрушенных домах.
— Как настроение, друзья?
Бойцы, курившие у дороги, поднимают головы. Я вижу впалые глаза, глубокие борозды морщин. Заросшие щетиной лица, потрескавшиеся, черные руки. От бойцов пахнет окопной землей и сыростью.
— Хорошее. — И кто-то узнает меня. — Мечтаем только — вот бы выспаться да в бане попариться…
— Да уж неплохо было бы, — подхватывает другой.
— Ничего, ребята, и выспитесь и попаритесь…
— А что в Литве слышно? — спрашивает боец, и вспыхнувшая спичка освещает его лицо, бледное, улыбающееся по-детски доверчивой улыбкой. — Не узнаете меня? Я учился в Вильнюсском университете, на гуманитарном. На втором курсе.
Я рассказываю им о страданиях и несчастьях Литвы, о партизанах, о наших соотечественниках, которых увозят на германскую каторгу, о наших братьях и друзьях, павших от пуль фашистских палачей.
Бойцы молча слушают. Когда кто-нибудь из них затягивается махорочным дымом, в крохотном отсвете я вижу глаза и суровые лица под стальными касками.
— Поверьте, товарищ, — обращается ко мне пожилой, рослый, седоватый боец, — мы неплохо сражались. И еще повоюем.
На другой день мы располагаемся на новом месте. Здесь просторнее — бойцы расселились по деревням, растянувшимся вдоль дороги на несколько километров. Приближается весна. Дороги развезло. С крыш течет вода, поля превращаются в топь. Сырая, промозглая погода. Но нет постоянного напряжения. Орудийная канонада звучит здесь приглушенно. Лишь когда ветер дует со стороны фронта, слышно татаканье пулеметов. Ни на минуту не прекращаются военные действия, о которых Совинформбюро обычно сообщает лишь кратко: «На фронте существенных изменений не произошло».
Начинается новая жизнь. Пустые избы превращены в бани. Бойцы долгими часами, забыв все на свете, отскребают застарелую грязь. На полях грохочут взрывы — это бойцы взрывают мерзлую еще землю, готовя место для блиндажей и землянок. Работы и здесь хоть отбавляй, но как приятно перевести дух после напряженных дней, когда вдобавок докучали и страшные морозы, — а ведь иногда целыми неделями приходилось
Бледные лица весело щурятся на солнце. Наступает вечер, бойцы строем возвращаются с работ, и в прозрачном вечернем освещении в большом селе все чаще раздается литовская песня.
А вечером бойцы усядутся на крыльце в закатных лучах — и вот уже проворные пальцы музыканта забегали по клавишам гармоники. Откуда-то появляется гитара. Раздается песня:
Как я ехал через лес зеленый, Обломал я веточку рябины…Слушая песню этой ранней весной, бойцы вспоминают родную деревню, скрип колодезного журавля в сумерках, голубой Неман, Каунас, море…
У Йонаса Марцинкявичюса и здесь работы хоть отбавляй. Надо собрать музыкантов и чтецов. Вот и бредем по топким дорогам из деревни в деревню, где размещены бойцы. Когда мы говорим о том, что надо организовать вечер — интересный, с чтением стихов, песнями, музыкой, — глаза всех загораются, на лицах появляются добрые улыбки. Бойцы наводят чистоту в избах, в которых намечено провести вечер, сами ищут самодеятельных музыкантов и певцов. И мы возобновляем выступления фронтовой самодеятельности, так полюбившейся бойцам.
Хорошо, если в деревне оказывалась просторная изба. В углу ставим столик. Стол освещает карбидная лампа или коптилка, сделанная из латунной снарядной гильзы. Окна плотно занавешены, чтобы нас не засекли в темноте вражеские самолеты. Поначалу вперед выходим мы, писатели. Изба забита слушателями. Бойцы сидят на двух-трех лавках у самого стола, другие сгрудились сзади. Стоят плотно, и не протолкнешься. Мы читаем о боях, о порабощенной Литве, о нашей великой Родине. После все долго хлопают. Выступает хор — небольшой, но хорошо спевшийся. Потом — дуэты, квартеты и соло. Звонко поют известные в дивизии любители пения — младший лейтенант Владас Каволюнас и врач Зигмас Янушкявичюс {146} . Зрители не скупятся на аплодисменты. В каждой части обнаруживаются новые таланты — певцы, чтецы, музыканты, поэты. Каждое выступление бойцы встречают тепло и радостно.
146
Янушкявичус Зигмас (р. 1911) — ученый-кардиолог, академик.
Посреди села тарахтит движок. Кинопередвижка привезла бойцам новый фильм. Экран вывешен на улице, у стены дома. Зрители сидят на вынесенных лавках, другие стоят, — смотреть кино пошли те, кто не попал к нам в избу. Когда в небе раздается рев немецкого самолета, аппаратуру выключают. После отбоя фильм крутят дальше.
Мы приходим в обширное село Верхняя Сосна. Говорят, оно растянулось километров на десять. В конце деревни из подтаявшего снега торчат разбитые немецкие пушки, грузовики, легковые машины. Здесь расположился наш медсанбат. Тяжелораненые эвакуированы в тыловые госпитали, и медработники могут перевести дух. Теперь они заняты лишь легкоранеными и просто больными. Медперсонал — врачи, санитары, медсестры — долго работали без отдыха и сна.
Медработники оборудовали в деревне дом отдыха для наших бойцов. Лучшие избы деревни аккуратно прибраны, на столах — белые скатерти. На койках — чистое белье. Много книг, газет. Приятно войти в такую избу. Бойцы долго спят и хорошо питаются. В одной из таких изб мы застали не только бойцов, но и деревенских женщин. Они утюжили солдатскую одежду, обшивали солдат, стирали белье, приносили молоко, яйца, готовили чай.
— Они для нас как матери, — говорит боец, крестьянский сын из Дзукии. — Жаль вот, по-русски не умею…