Буря в полдень
Шрифт:
— Они нас иначе не называли, только собаками, — говорила седая старушка в деревне Наталино. — Мы-то их не приглашали, а они заявились к нам, пожгли наши дома, обирали нас и истязали. Сами они хуже собак…
И правда, псы так себя не ведут. Пес — доброе животное, не стоит его оскорблять именем фашиста.
ФАШИСТЫ С ДРУГОЙ СТОРОНЫ
Захожу в избу прифронтовой деревни. Дома две женщины — мать и дочь. Перед самой войной они уехали работать на украинские шахты. Когда пришли оккупанты, обе вернулись домой, в свою пустую избу, и остались здесь до прихода Красной Армии.
— На Украине работы больше нет, — рассказывает мать, сев рядом со мной на лавку. — А нет работы — нет и хлеба. Шахты больше не дают
— А вам оккупанты позволили идти куда хотите?
— Поначалу никуда не выпускали. Отобрали даже паспорта, чтоб не спрятались. Но там было столько народу, а ни работы, ни еды… Вот люди и разбежались кто куда.
— И по дороге никто не остановил?
— Нет. Шли тысячи голодных, оборванных. Куда бы мы ни шли, у дорог разрушенные города и деревни, а на деревьях и телеграфных столбах повешенные…
— Повешенные?
— Говорили, что это партизаны. Но среди них были и женщины и дети. Какие там партизаны! Мужчины — да, но женщины, ребятишки…
— Что ж, все-таки вернулись домой?
— Вернулись, даже избу свою в целости нашли.
— А фашисты давно из вашей деревни отступили?
— С месяц назад. Драпали, как ошалелые. Машины по снегу проехать не смогли. Все побросали и удрали. Может, потому и наш дом не успели спалить. Фашисты какие-то бумаги оставили, — говорит женщина. — Целые кучи всяких бумаг тут валялись. Много уже пожгли — дров-то не хватает, привезти не на чем.
— Покажите-ка.
Женщина открывает сундук и кладет передо мной высокую стопку бумаг.
— Может, разберетесь. Дочь попробовала было читать — не разбирает она по-ихнему. Так и не знаем, чего тут написано.
Я углубляюсь в немецкие бумаги. Поначалу они кажутся мне малоинтересными. Большую часть составляют списки убитых и раненых. По-видимому, это часть полкового архива. Каждый убитый занесен на отдельный листок. Листки одинаковые и скучные. Дальше большая стопка бумаг, в которых объясняется, как использовать забранную у населения картошку. Начертаны даже схемы погребов, куда следует ссыпать картофель, указано, как его готовить русским и немецким способом. Нахожу аккуратно напечатанный на машинке протокол допроса о двух выбитых зубах какого-то ефрейтора — на десяти с лишним страницах. Закралось подозрение, что зубы ефрейтору вышибли местные жители, но позднее выяснилось, что он их лишился в пьяной компании.
Более интересным оказывается дело стрелка Альфреда Каммана, родившегося в 1918 году в Ганновере. Этот солдат охарактеризован как болтун, лжец, не любимый товарищами, по сути дела трус.
Почему ему предъявлены столь тяжелые обвинения?
«Стрелок Камман Альфред, — написано на одном из листов (бумага, по-видимому, украдена во Франции, поскольку на ней видны французские водяные знаки), — в последнее время был особенно замкнут и проявлял халатное отношение к своим обязанностям. Он потерял оружие и в беседах с товарищами заявил, что служит уже два года и потому ему все опостылело. Несколько дней назад он показал друзьям русскую пропагандную листовку, которая, по его словам, была у него еще со времени его пребывания в Одессе. На вопрос, почему он ее хранит и не отдает начальству, он ответил: «Еще неизвестно, на что она пригодится», — и сунул обратно в карман».
Подобной информацией об этом парне, который, по-видимому, разочаровался в посулах Гитлера и собирался перейти линию фронта, с большой аккуратностью и точностью были заполнены десятка два страниц. Чем кончилось это дело — неясно, потому что женщины, давшие мне эти бумаги, по-видимому, уничтожили конец дела. Возможно даже, что парню удалось спастись, поскольку на одном из листов написано, что он «отбыл в неизвестном направлении и по сей день держится вдалеке от своего лагеря».
Вот снова бумага, которая выделяется из других. Это приказ командира полка по поводу посылки на родину «живых вшей». Оказывается, некоторые солдаты посылают в подарок своим родным и знакомым, выражающим в тылу энтузиазм в связи с победами Германии, живых вшей, вложив их в конверт, — чтобы таким образом показать свои «личные победы на фронте». В приказе обращается внимание на то, что подобные явления недопустимы, поскольку вши, посланные в Германию, «могут разойтись» и распространить сыпной тиф.
Дальше идут письма, присланные из Германии. Какая-то дама из Баварии обращается к солдатам, чтобы те писали письма воспитанницам ее женской гимназии, — это-де укрепит патриотизм девочек. Дальше письмо семьи Тумпов из Гладбаха на фронт, господину Тумпу, помеченное 24 ноября 1942 года:
«Мы очень рады вашему письму. Нас особенно радует, что вы хорошо поживаете, поскольку уже миновал год, как вы находитесь в России. Наверное, вам пришлось пережить не один трудный день. Надо надеяться, что война продлится недолго и наши солдаты смогут вернуться на родину.
Из-за вражеских летчиков, — пишет дальше в своем письме семья Тумпов, — мы уже испытали всякое. Большой бомбежки в Гладбахе еще не было. Здесь уже падало много
Гертруда в марте родила мальчика. Она тяжело болела из-за недоедания, шесть недель пролежала в больнице. Ее муж находился в Дюссельдорфе, в оружейном батальоне, но поскольку мучается ранением в живот, то временно вернулся домой.
Всего вам хорошего и вернуться в целости желает вам
Вернется ли господин Тумп с Восточного фронта в Гладбах и что сейчас поделывает его семейка — неясно. Но если переписка продолжается, письма должны быть еще печальней. Господин Тумп, если он не был убит, улепетывал вовсю под ударами нашей армии, а семья Тумпов, быть может, из-за участившихся бомбежек переселилась на постоянное жительство в подвал. И все эти удовольствия предоставил им горячо любимый фюрер.
Дальше снова стопка листков об убитых и раненых фрицах. Это малоинтересный материал, — фрицев в этих краях осталось лежать немало, не полезут они больше ни на Москву, ни на Кавказ.
Одна из бумаг опять привлекает мое внимание. Текст, как почти всё, аккуратно отпечатан на машинке. Я читаю его с удовольствием, и передо мной проходит вся жизнь немецкого бюргера в гитлеровской Германии. Так и вижу этого бюргера — с отощавшим брюшком, посеревшими щечками, задавленного тысячами забот, но все еще молодцевато подкручивающего свои усы. Гитлер хватает его за глотку, хочет перемолоть, как миллионы других, а он, применяя всю свою изворотливость, подхалимски улыбаясь и изображая патриота, старается надуть самого фюрера.
Кто кого облапошит — трудно сказать. Немецкому бюргеру очень уж не хочется сложить голову за «великую Германию» и «новый порядок», но он, скорее всего, все-таки оказался на русских полях, а за ним с немецкой аккуратностью по штабным канцеляриям прибыло его дело. И вот оно у меня в руках.
Этот герой, вознамерившийся обмануть самого Гитлера, — лавочник из Кельна Эрих Кюстнер. Давайте послушаем, что он пишет.
«Управлению военных дел,
город Кельн.
По поводу использования меня для военных нужд.
Основание: повестка Управления в Кельне от 3.VI.1942 г. 8.VI.1942 г. я получил повестку о военно-медицинском осмотре и о возможном использовании меня для службы в армии и т. д. В связи с использованием меня в армии прошу обратить внимание на следующее:
Мое предприятие признано жизненно важным и экономически необходимым в военном отношении. Из-за мобилизации владельцев многих предприятий, находящихся по соседству с моим, мой магазин приобретает все большее, значение в снабжении населения товарами первой необходимости. Снабжение питанием значительно возросшего числа моих клиентов после ликвидации моего предприятия оказалось бы под вопросом.
Четыре первостепенных помощника из-за войны уже покинули предприятие, и только благодаря моему самоотверженному труду и удвоенному числу рабочих часов мне удавалось содержать предприятие на надлежащей высоте.
В военное время были призваны: одна девушка взята в группу воздушного сообщения, мой сын — моя правая рука и мой заместитель — был призван 4.I.1942 г. и сейчас находится на Восточном фронте; хорошая продавщица в настоящее время проходит воинское обучение; трудолюбивый продавец по указанию сверху переведен на жизненно важное предприятие своего отца.
В связи с утратой помощников, которых до сих пор еще никто не заменил, и с увеличением спроса на продукты питания в одной из густонаселенных и оживленных частей Кельна, я не могу представить своей мобилизации, поскольку, без всякого сомнения, это принудило бы закрыть предприятие.
Из-за террористского налета англичан на Кельн 30/31.V.1942 г. снабжение населения продуктами еще более ухудшилось, поскольку в том районе, где находится мое предприятие, в процентном отношении уничтожено больше всего предприятий.
Вот список уничтоженных фирм (торговавших исключительно продуктами питания):
Шмитц-Имхоф Эйгельштейн
Штузаген Марцелленштрассе
Бурки Эйгельштейн
Адамс »
Гейер »
Кауфхоф »
Тенгельман »
Хальрат »
Крой Вайденштрассе
В настоящее время экономическая группа Кельна, подотдел розничной торговли, поручила мне отремонтировать помещение под распределение продуктов питания, спрос на которые не может быть удовлетворен.
Мой оборот в 1940 г. составил свыше 200 000 марок. Этот оборот был достигнут с большим количеством рабочей силы, чем в мирное время. Теперь я управляюсь при помощи своей дочери (которая работает продавщицей сначала военных действий) и ученика и ученицы, поскольку лучшие помощники взяты в армию. Моя жена никогда не работала на предприятии из-за болезни ног.
По вышеизложенным мотивам прошу меня в армию не брать.
Хайль Гитлер!»