Буря в полдень

Венцлова Антанас

Наконец мы узнали, что наш Центральный Комитет создает первую группу, которая войдет в Вильнюс в день его освобождения. Мы строили догадки, кто попадет в эту группу, надеясь, что это счастье выпадет на нашу долю, и боясь, что надежды могут оказаться тщетными… Выяснилось, что с первой группой, в которой находились руководители партии и правительства, полетят несколько человек — Цвирка, Шимкус, Банайтис, Йонас Каросас {159} и я. Это было великой радостью для нас и одновременно огорчением для тех, кто оставался в Москве. Один из нас, Людас Гира, кстати, уже тяжело болел и лежал в Кремлевке.

159

Каросас

Йонас (р. 1912) — участник революционного движения, журналист.

Особенно тяжело переживала это Саломея Нерис.

— Поскорей бы в Литву! — говорила она той весной, и ее глаза горели надеждой и радостью. — Я так хочу побыстрей оказаться дома… И вещи уже начала укладывать… Скорей бы к огню своего очага…

— Но найдем ли мы свой очаг, Саломея? Ведь там побывали, и довольно долго, заклятые враги нашей нации…

По лицу Нерис скользила тень раздумья и страданья.

— Конечно, там многое окажется другим, чем мы себе здесь представляем. Но война закончится, все, что разрушено, восстановим своими руками. Будем работать так, как никогда еще не работали.

Иногда нас волновало, что лицо Нерис все время было бледным, она казалась болезненной. Но на наши расспросы она отвечала, что здорова, что было маленькое недомогание, но уже прошло или вот-вот пройдет, поскорее бы домой… Никто из нас тогда, увы, не догадывался, что поэтесса больна раком печени…

Я хорошо помню солнечное утро в июле 1944 года, когда мы собрались в Постпредство: настал долгожданный час возвращения домой. Правда, Литва еще не была освобождена, сражения еще шли где-то за Минском, но мы не могли усидеть на месте, торопились в Вильнюс, в Каунас…

Среди провожавших была и Нерис. Она рвалась вместе с нами, но руководящим товарищам показалось, что неразумно везти поэтессу в прифронтовую полосу, да еще с ребенком. С другой стороны, в связи с ожидаемыми событиями писатели нужны были и в Москве — надо было готовить материал для радио, для всесоюзной печати… Я так и вижу Нерис, ее влажные глаза, лицо, полное тоски, радости и печали, когда на аэродроме она глядит на нас, пока трехмоторный «дуглас» подкатывает поближе к краю взлетного поля. Последние объятия, и мы поднимаемся по трапу в самолет. Толпа внизу машет руками, нам предстоит полет в неизвестность. Самолет отрывается от земли, и у нас перед глазами еще долго остаются любимые, взволнованные лица… Потом под нами пролегает Москва, и вот мы уже летим над сожженными станциями, разбомбленными городками, поваленными лесами, полями сражений, окопами… Два наших «Дугласа» сопровождают истребители.

У магистрали Москва — Минск все выжжено. На сотни километров протянулась зона смерти, где немцы уничтожили все, что только было на земле. Еще не заросли огромные воронки от бомб, они отчетливо видны с птичьего полета…

Пролетев над разрушенными дотла Вязьмой и Смоленском, мы приземлились на военном аэродроме под Борисовом, который Красная Армия освободила всего лишь несколько дней назад. Неподалеку еще добивали окруженные немецкие дивизии.

На аэродроме мы встретили группу американских журналистов, среди которых была старая наша знакомая Анна Луиза Стронг, которая в 1940 году посетила Литву и даже написала книгу о Советской Литве. Она недавно прилетела с Аляски через Дальний Восток. Встреча интересная и неожиданная.

Глянув на нас глазами опытной журналистки, она хитро улыбнулась и спросила:

— В Вильнюс?

— Примерно в ту сторону… — дипломатически ответил кто-то из нас.

— А, понимаю, — сказала Анна Луиза Стронг. — Литовское правительство возвращается в свою столицу…

Но долго разговаривать некогда: они возвращаются из Минска в Москву, а мы садимся в машины…

Кстати, у американских журналистов в их поездке было немало неожиданностей, которые не всегда выпадают на долю фронтовых корреспондентов. Им показали, как советские «катюши» громят полчища окруженных нацистов, не желающих сдаваться в плен. Немцы пробовали пойти в психическую атаку, пытаясь вырваться из окружения, и «катюши» задали немало работы могильщикам…

Мало того. Леса кишели остатками

немецких армий. И каково были удивление и радость корреспондентов, когда с поднятыми руками из леса вышли три немца и сдались им в плен!

Командование фронтом, встретившее нас еще на аэродроме, разместило нашу группу в большом сосновом лесу, в уцелевшем доме отдыха. Здесь еще несколько дней назад находились немцы. Всюду валялись бутылки французского коньяка и вин. А лес вокруг был пронизан солнцем, с дерева на дерево прыгали белки, в двух шагах от дома алела земляника, выглядывала из-за листьев черника. Растянувшись на теплом мху в лучах солнца, мы чувствовали себя как на маевке или прогулке в лесу доброго мирного времени. Потом с Владасом Нюнкой {160} мы редактировали воззвания, которые придется издать, как только окажемся на территории Литвы… Работать было трудно — мыслями мы уже были в Вильнюсе, Каунасе… Нелегко было сосредоточиться, хотя я вроде бы привык писать в любом месте — и на железнодорожном вокзале, и в поезде, и в окопе, и в крестьянской избе, где вповалку спят солдаты… Даже шум не мешал мне. А теперь, наверное, мешала непривычная тишина, которую лишь изредка нарушали эскадрильи наших самолетов, летящие на запад… Я вспомнил трагические дни лета 1941 года, когда здесь, в белорусском небе, хозяйничали гитлеровские стервятники… Теперь здесь снова война, но все идет наоборот…

160

Нюнка Владас (р. 1907) — участник революционного движения, партийный работник, экономист, в 1949—1961 секретарь ЦК КП Литвы, позже — член-корреспондент АН Литовской ССР.

Однажды в лесу, где мы жили, появился Александр Твардовский. Одет он был в поношенную военную форму, которая видела и пыль белорусских дорог, и дым костра. Поэт был в отличном настроении, он много шутил, рассказывал о последних боях в Белоруссии и пророчествовал, что Вильнюс будет освобожден через несколько дней. Просил меня сразу же написать статью о древнем Вильнюсе, — солдатам, которые сражаются за освобождение Вильнюса и Литвы, надо пошире узнать о столице Литвы, о ее истории и культуре. Долго не ожидая, я тут же, в лесу, на пне, написал статью. (Только сейчас, во время работы над этой книгой, я узнал, что статья была напечатана в той же газете Третьего Белорусского фронта «Красноармейская правда», в которой тогда появилась и третья часть «Василия Теркина». По случаю освобождения Вильнюса московская «Правда» наряду с другим материалом опубликовала волнующие стихи Саломеи Нерис «Здравствуй, Вильнюс!».)

Двигаясь дальше на запад по Московско-Минскому шоссе, мы встретили колонны немецких военнопленных. Теперь немцы уже не представляли опасности. Колонны численностью в две-три тысячи сопровождали на восток два красноармейца, вооруженные автоматами, — один впереди, другой сзади. И немцы, оборванные, заросшие щетиной, брели дальше на восток, скорей всего довольные, что им не пришлось умереть за империю кровавого Гитлера…

Немцев вылавливали и в белорусских лесах. Армия ушла на запад, и в плен фашистов брали партизаны — крестьяне, женщины, дети. Немцы сдавались по трое, по десять, по двенадцать, по пятнадцать. Иногда в деревню приходили несколько десятков сразу и просили крестьян взять их в плен.

— Не тот уже фриц, не тот… — качая головами, говорили белорусские крестьяне. — Все их бешенство как рукой сняло. Сперва они нас гоняли и ловили, а теперь любой подпасок каждый день берет в плен по нескольку фрицев.

Чем дальше, тем больше немцев. Необозримые колонны, по восемь в ряд, все идут и идут по пыльному шоссе и другим дорогам Белоруссии на восток. Кто они? Откуда? Где они побывали? Здесь есть всякие — богачи и бедняки, из Берлина, Ганновера, Баварии, из Клайпеды и Тильзита, из Франкфурта и Бремена. Некоторые из них топтали поля всей Европы. Их руки замараны кровью греческих патриотов, югославских женщин и литовских детей. Из-за их жестокости выплакали глаза польские старухи, норвежские дети, они сжигали деревни в Белоруссии и на Украине…