Буря Жнеца
Шрифт:
Сейчас где-то внутри разгоралось сияние; столбы света вырывались между обвалившихся балок и досок, копьями пробивали кирпич и камень. Сияние нарастало, и весь мир, казалось, трепещет от его мощи. Но нет, это не видимость – здания стонут и содрогаются. Слышится треск, хлопают, словно под ударами ветра, ставни.
Икарий сделал еще шаг и вытащил кинжал.
Внизу зазвучал гром, мостовые заплясали. Поднялись тучи пыли. Где-то вдалеке начали рушиться здания, как будто некие их части пробудились и пришли в неумолимое движение, пытаясь вернуться
Новые громы. Здания взорвались.
Взметнулись в небо колонны праха.
Белое сияние всё поднималось, сочилось снизу – что-то среднее между жидкостью и огнем – плескалось, брызгало. Копья и лучи пронизали воздух, окружив руины, выйдя на улицы, ластясь к Икарию; а он глубоко, наискось провел лезвием кинжала по руке, потом по второй, плотно перехватив оружие кровавой ладонью.
И поднял руки.
Чтобы измерить время, нужно начать. Чтобы вырасти, нужно укорениться. Глубоко врасти в землю, пропитанную кровью.
«Я построил машину. Это место выкует мое начало. Я больше не вне мира. Не вне самого времени. Дай мне это, ранена ты или нет. Дай. Если смог К’рул, почему нельзя мне?»
Из вен текло ослепительное пламя. Икарий шагнул в белизну.
Таксилианина отбросил взрыв белого огня. Миг удивления – и он сгорел заживо. Взрыв достиг ближайших зданий и обрушил их. Улица возле того, что прежде называлось Чешуйчатым Домом, стала мальстримом пробивающих стены и ставни плит и осколков камня. Здание напротив осело назад, затрещав всеми суставами, и сложилось.
Таралек и Старший Оценщик побежали от внезапной бури – успели сделать дюжину шагов, прежде чем их сбило с ног.
Монах – кабалий упал на спину и мельком увидел массу камня, обрушивающуюся на него; в этот миг он разразился смехом – но звук быстро заглох под тоннами обломков.
Таралек Виид успел перекатиться, чудом улизнув от обвала. Оглохший и наполовину ослепший, он руками разбросал обломки и вылез, срывая ногти и сдирая кожу с ладоней, наружу.
И там увидел – сквозь набухающее белое пламя – родную деревню, хижины, лошадей в краале, а за селением, под деревьями, сгрудившихся в поисках защиты от жестокого солнца коз. Собаки лежат в тени, дети, встав на колени, играют крошечными глиняными статуэтками, которые бродячий малазанский ученый считал исполненными великого и священного значения, хотя всякому ясно, что это всего лишь игрушки. Дети любят игрушки.
Что же, и сам он собрал коллекцию. Это было задолго до того, как он убил ту женщину и ее любовника, задолго до того, как убил брата того любовника, что объявил кровную месть и первым вытащил нож.
И тут козы закричали все вместе, закричали в великом ужасе и от великой боли – умирая! Громадные деревья занялись огнем, сучья попадали вниз.
Горели хижины, вокруг лежали в пыли трупы с покрытыми кровью лицами. Да, это смерть, гибель всего, что кажется прочным и предсказуемым, чистым и достойным доверия. Разрушение, истребление, уход.
Таралек
Огромный кусок камня опустился на голову гралийца, сокрушая кости и мозг, и упал наземь весь измазанный и покрытый клочьями седоватых волос.
По всему городу здания взрывались в тучах пыли. Камни, черепица, кирпичи и дерево летели в небо, белый огонь продвигался, дуги серебристого света перекидывались через стены, и казалось – ничто не способно их остановить. Дрожащая безумная паутина света соединила все части машины. Сила прибывала, ослепительно пульсируя, и стягивалась в одно место, в одно сердце.
В Икария.
Северная и западная стены задрожали, когда сместились их фундаменты, сдвинулись на четыре, пять шагов, начали изгибаться – словно части гигантской головоломки становились на положенные места. Рваные и покрытые трещинами секции стен осели, и звук падения прокатился по каждой улице города.
Во дворе гостиницы, которая благодаря разным незаконным схемам стала частью имущества Раутоса Хиванара, громадный кусок согнутого под прямыми углами металла поднялся на высоту двух ростов человека, что стоял перед ним. В основании обнаружился шарнир из белого огня.
Затем структура опустилась на манер кузнечного молота.
Раутос Хиванар присел, пытаясь уклониться, но недостаточно быстро, и тяжелый объект придавил ему ноги.
Пришпиленный Раутос чувствовал, как лижет его пламя, как кровь вытекает из раздавленных ног, смешиваясь с грязью гостиничного двора.
«Да», подумал он, «все началось с грязи, ею и кончится».
Белое пламя охватило его.
И высосало все воспоминания.
Существо, умершее мгновением позже, уже не было Раутосом Хиванаром.
Обширная пульсирующая паутина прожила полдюжины ударов сердца; движение частей машины, вызвавшее столько разрушений, длилось еще меньшее количество времени. Но за эти мгновения все, пожранные белым пламенем, отдали ему свою память. Каждое воспоминание, от боли рождения до мига смерти.
Машина – увы! – действительно была неисправна.
Отзвуки стонов камня и металла затихали; паутина замерцала и пропала. Над Летерасом облака дыма сражались с тучами пыли.
Еще падали остатки зданий, но это казалось незначительными штрихами ко всему произошедшему ранее.
Из руин и груд обломков раздались первые стоны боли, первые крики о помощи.
Развалины Чешуйчатого Дома стали белой пылью, и ничто не шевелилось в пыли.
Дно канала треснуло во время землетрясения, открыв широкую дыру, в которую хлынула вода, проникая сквозь плотно пропитанные илом кирпичи. Похороненные под землей фундаменты трещали и двигались в ответ на сотрясения от рушащихся домов.