Буря
Шрифт:
— Я же муж твой! Что мог то и сделал — теперь мы вместе.
— Ох-ох — горе ты горюшко! Ох ты горе ненасытное!.. Чародей! Надо ж такому случится!.. Блины то жарила, а тут на улице все загрохотало, в окна темнота бросилась, да и вылетели окна то… Буран снежный ворвался, а дальше то… А дальше то тьма это! Отпусти меня чародей! На что я тебе?!..
— Жена ты мне! Любимая!..
Речь эта, мукой наполненная, предчувствием того, что никакого счастья не будет, все приближалась, но вот, темное это облако поднялось так высоко, что соприкоснулось с клубящимися снежными стенами, которые проносились над крепостью, тут же было подхвачено, унесено… В это мгновенье, через все темно-серые промерзшие
— Вот вам и наказанье — само, за своеволье подоспело. — пробормотал Вэлломир.
Впрочем, и ему стало не по себе, и он вдруг понял, что, ежели и есть здесь какая-то сила, то она никогда ни ему, ни кому бы то ни было иному не подчиниться. И ему представилось, что он один на многие версты, и на всех этих верстах — только ветер ледяной, да снег, и так то ему плохо стало, и так то ему захотелось вырваться из этого, всеми проклятого уголка…
Он отдернулся, покатился по склону назад, потом — долго полз куда-то, и против ветра. Свалился в овраг (почти полностью заметенный снегом), и там то слетел перед ним знакомый уже ворон. Он, в этом мечущемся ветре, единственный сидел спокойно, едва не касался лика Вэлломира, взирал непроницаемым своим оком… Вот и голос нахлынул прямо в голову:
— Хочешь ли спастись?
— Да, да, конечно! — выкрикнул Вэлломир, но тут же осекся, ибо даже и теперь следил за своим тоном, понимая, что столь яркое проявление чувств не достойно Великого, коим он себя почитал, вот и добавил он, уже спокойным (насколько это позволяло болящее горло) голосом. — …Я, действительно согласен. Согласен и принимаю это, как должное, так как Я Великий; и именно Я, а ни кто либо иной должен быть спасен…
— Хорошо, хорошо. — похвалил его ворон. — Именно так все и будет. Как все предначертано, так все и свершиться.
Прошло совсем немного времени, с тех пор, как леденящая круговерть поглотила Вэлломира, а двор уже полностью очистился от призрачного воинства — оно затянулось в вороты, или же, попросту перелетело через ограду. Теперь падала обычная темно-серая метель; хотя… и метель нельзя было назвать обычной, в этом месте. Снежинки то замедляли свое движенье, то убыстряли, среди них кружились некие незримые фигуры, и уже несколько раз оставшиеся возле крыльца вздрагивали, когда их насквозь прошивало что-то ледяное, но не наносящее никаких ран. Снежный поток больше не поглощался в пролом и тот вновь зиял чернотою, в которой что-то было, что-то двигалось; и, даже Гэллиосу стало не по себе, когда оттуда выплыл страшный, белесый лик, в котором виделись и черты Маргариты. Вот этот лик стал разрастаться, надвигаться — вот он заполнил весь проем, все более наполняясь внутренним, зловещим светом…
Тогда Гэллиос проговорил:
— О, Вала, ты простирающая свои длани над всем миром, ты, пресвятая дева из сияющей земли — помоги нам. Обереги наш разум от того, что вырвалось из мира запредельного…
— Через холод зимней стужи, Принеси тепло весны, Блеск апрельской ясной лужи, Свет лучей в ветвях сосны. И тепло небес бездонных, Аромат твоих полей, Силу речек многоводных, И красоты лебедей. ИТак пропел Гэллиос, и, хотя лик не исчез — ему самому сделалось легче, да Гвар несколько приободрился. Что же касается братьев, то они лежали в полузабытье, начинали, время от времени, стонать, но глаз не размыкали — должно быть чувствуя, что лучше уж ничего не видеть, чем видеть такое. Лик заполонил весь проход, и все разрастался, пока не закончилось это тем, что одно единственное око заполонило собою весь проход — огромное, нечеловеческое — вдруг, из глубин своих оно заполнилось тьмою, и стало оком вороньем — Гэллиосу понадобилось приложить не малое усилие воли, чтобы, все-таки, от этого ока отвернуться. Гвар же стоял недвижимый, напряженный, огнистая его шерсть наполнилась теперь пламенем столь ярким, что, казалось, он сейчас и в самом деле вспыхнет: могучий пес смотрел в воронье око и был зачарован. Старцу пришлось сказать несколько ободряющих слов, чтобы пес очнулся — он тихонько, жалобно завыл, но тут же, впрочем, встряхнул головою и занялся тем, чем и подобало: с помощью Гэллиоса он разместил на спине Вэлласа, Вэллиата же подхватил клыками за шиворот, а старец — за ноги, и, таким образом, понесли их со двора.
Они отошли от крыльца шагов на десять, когда весь двор расширился необычайно — расширился настолько, что забора почти не стало видно, сделали они еще несколько шагов, а тут двор разросся на многие версты, так что и стены ущелья казались небольшой линией, едва проступающей за снегопадом, уже у самого горизонта. Еще несколько шагов, и вот уж одно безбрежное, заснеженное поле окружает их со всех сторон. Ветер воет, снег валит — и все-то один холод нестерпимый, и все-то одна боль, одна тоска — тут легко отчаяться, силы потерять да повалиться, в один из этих сугробов, лежать там, замерзать.
— Ничего, ничего, старина Гвар. — произнес Гэллиос. — Ты пес отчаянный, сам такую жизнь избрал, и не должен бояться никаких испытаний. Это все иллюзии, на самом то деле — до забора сейчас так же близко, как и в тот час, когда мы впервые этот двор увидели…
Однако, сделали и сто шагов, и двести, а забора то все не было — снежное поле простиралось вокруг, на сколько было видно, и темно-серый снег все валил и валил — и казалось, что не будет этому снегопаду окончания, что — это наступил последний день мира, когда все будет погребено под этими бессчетными снежинками…
— Ничего, ничего — скоро все это должно прекратится. — говорил спокойным и усталым голосом Гэллиос.
Да — он устал, и так то хотелось прилечь, отдохнуть — хоть немного отдохнуть…
Вэллас, лежавший на спине Гвара, открыл глаза, перевернулся и увидел крошево снежинок, которое беспрерывно сыпало на него; некие темно-серые, почти черные стяги, проносились так близко, что почти касались его — вот одно из этих снежных скоплений приняло облик тянущийся к нему длани, раздался знакомый девичий голос: «Что же ты оставил меня?.. Вернись же!.. Вернись — я молю тебя!..»
— Маргарита! — выкрикнул юноша и отдернулся в сторону, в снег повалился, но вот уже был на ногах, огляделся вокруг, и, не увидев ничего, кроме снежного поля, бросился к Гэллиосу, затряс его за плечи, закричал. — Куда ты увел меня?! Отвечай — где она?!..
Гэллиос, конечно, ничего ему не мог ответить, и тогда Вэллас, взвыв еще громче, бросился куда-то, совершенно не разбирая дороги — он бежал, что было сил и твердил:
— Да кто вы такие, чтобы указывать мне, куда я идти должен?!.. Я нашел уже свое счастье! Нашел! Маргарита!!!