Буря
Шрифт:
— Маргарита! Маргарита! — что было сил выкрикнул Вэллас и бросился к ней навстречу.
Он даже и не понимал того, что теперь она, по крайней мере, в два раза его выше — только в последнее мгновенье поднявши вверх голову, он понял, что глаза ее залиты слепой белизною, и что в мучительном своем стоне ничего она не слышит. Она налетела на него и даже не почувствовала этого столкновенья: Вэллас же был сбит с ног, покатился по полу, но тут же и вскочил, и увидел, как она вбежала в стену… все — ничего не осталось, никаких звуков больше не было. Бросился он к той стене, принялся бить в нее кулаками; затем — резко обернулся.
Лестница в бездну по прежнему была рядом с ним, но теперь не слышалось оттуда никаких шагов. Взглянул:
Неожиданно, Вэллас понял, что — это Маргарита. И как только понял — сразу же она улыбнулась ему, и, не говоря ни слова, протянула руки: словно бы только и ждала — когда он узнает ее. Некоторое время, Вэллас пребывал в растерянности, затем, все-таки, сам протянул навстречу к ней руки, и тут же увидел, что и она протягивает к нему свои длани — и они тоже, словно бы из темного невода вынырнули, вот уж и коснулись его рук — от них повеяло некоторым холодом, и они сжались так, что уголья, на руках Вэлласа затрещали — впрочем, этой боли он не чувствовал — он склонялся над провалом, чувствовал, что — это вовсе и не Маргарита рядом с ним, но, все-таки, так хотел, чтобы это была именно она, что и уверял себя в обратном, и даже, через силу, улыбался ей. А она улыбкой отвечала на улыбку — и в провале, за губами ее виден был лишь мрак.
— Ты из тьмы?! Да ведь?! Да! — усмехнулся Вэллас, чувствуя, как длани эти сжимаются все сильнее, и, постепенно утягивают его вниз. — Мне же говорили, что ты уже вовсе и не прежняя Маргарита… Но они же говорили, что и в тебе есть какая-то ее доля, — да-да — есть, потому что, иначе и облика так искусно не повторила бы!.. Ну — спасибо и на этом!.. И этому рад!.. Ты мне лучше скажи, там, внизу — хоть немного то света будет, чтобы я тебя хоть как, хоть краешком глаза мог бы наблюдать?..
Но она, по прежнему, ничего ему не отвечала, но только продолжало медленно затягивать к себе. Вэллас и не пытался сопротивляться, и вот почувствовал, что руки его погружаются во что-то леденящее; он и не видел уже своих рук, они уже растворились в этом мраке — и он чувствовал, как холод пронизывает их насквозь, даже и сквозь кости проникает…
Лик все приближался, и, по мере своего приближения становился все более расплывчатым, и уже не узнать в нем было Маргариту. Наконец, он потерял всякую опору, но не падал, а стал медленно погружаться во что-то ледяное и вязкое. Он коснулся расплывчатого лика, и он раздался в стороны, поглотил его.
Было темно, что-то ледяное распирало его тело, и он сам чувствовал, что растекается в стороны. Вдруг — появилось над ним мрачное темно-серое небо, которое сыпало мокрым снегом, падающим на него… Но тут он понял, что весь состоит из грязи, попробовал пошевелиться, и грязь эта, протяжностью во многие версты, вдруг вскипела — поднялась многометровыми смрадными, темными гейзерами, и, тут же, пала вниз. Снег продолжал на него сыпать, и он видел это небо сразу со многих мест, хотя — было оно таким однообразным, что со всех мест казалось совершенно одинаковым. И тут почувствовал Вэллас, в своей грязевой плоти некое шевеленье.
Вот раздался хохот, и сразу тысячи посиневших, тощих рук, вырвались на поверхность — хохот все вырывался с пузырями, но вот появились и искаженные, хохочущие лики мертвецов — и, хотя плоть на многих из них уже слезла, обнажая пожелтевшие кости: все-таки,
Он попробовал говорить, и голос у него вышел сильным, как от сводов залы, отскочил от мрачного неба, эхом раскатистым по долине промчался:
— Кто вы?! Что вам от меня надо?!
От этого гласа, мертвецы пришли в сущий восторг: они принялись прыгать, они заходились хохотом, в котором и следующий вопль Вэлласа потонул без всякого следа. Они все еще продолжали надрываться хохотом, однако, через хохот этот стали прорываться и слова — кричали они все разом, и слова выходили такими кривыми, такими пронзительными, что врывались они в сознание, и, несмотря на всю боль — Вэлласу все больше хотелось подхватить этот безумный хохот и орать, вместе с ними. Человечки, видя это, приходили в еще больший восторг — начинали орать и хохотать больше:
— Мы же бесята!.. Как же ты нас не узнал — столько то годиков с нами общался, а теперь не признаешь?!.. Ха-ха-ха! Мы такие злые шутники, проказники! Вспомни, вспомни — как шептали мы тебе, что надо то-то или то-то устроить; а с какой же радостью ты все исполнял!.. Мы же не насильно — мы только предлагали, а ты и рад был исполнить!.. А мы, бесята, росли, росли в тебе — посмотри — мы же твои дети! Или не узнаешь нас, папочка?! Ха-ха-ха!..
Вэлласу прилагал все силы душевные, чтобы только не поддаться, но они все продолжали — все в том же духе, все пронзительнее — и вот и из него сорвался этот хохот — этот безумный хохот тут же взмыл до самого неба, тут же и вниз рухнул; закружился, завихрился в снежном воздухе — бесята того только и ждали — тут уж они захохотали так, что Вэлласу показалось будто и нет ничего в мире, кроме этого хохота, и он сам хохотал все сильнее — чувствовал боль нестерпимую, а все равно — хохотал.
Но вот он оборвал все это резким воплем:
— Нет — убирайтесь же вы прочь! Ненавижу вас! Про-очь, и навсегда!..
Такая сила была в этом крике, что небо, и он сам, и все-все раскололось: он чувствовал, что падает вниз, в бездну, вот рядом пролетел, стремительно вращаясь, и хохоча один из бесят.
Вот под ним распахнулась морская гладь, повеяло прохладой, и он уж пал в сверкающие солнцем объятия. Тут же вынырнул, и понял, что воздух очень теплый, летний, наполненный цветочными ароматами. Взглянул по сторонам, и вот обнаружил, в нескольких десятках метрах от себя песчаный брег, над которым возвышалась сверкающая ярким зеленым цветом рощица, легкие ветерок играл в изнеженных ветвях, и, даже на таком расстоянии слышалось их ласковое пение. В нескольких метрах от песчаного пляжа, на берегу ручейка стояла хижина — без излишних украшений, но такая уютная, родная. Со стороны цветочного поля, бежала девичья фигура, и, хотя и была она еще далеко — Вэллас сразу узнал ее; конечно — это была Маргарита. В руках она несла большой букет луговых цветов, иногда прижимала их к лицу, смеялась. Тогда Вэллас что было сил загреб, к берегу, вот уж и вырвался на него — вот бросился что было сил к ней, боясь, что сейчас вот она растает, как призрак, без следа.
Нет — Маргарита не исчезала, но они остановились шагах в трех, друг от друга, внимательно в лица всматриваясь. Это была не маска — это была настоящая Маргарита, и она спрашивала:
— Что случилось с тобою, любимый? Ты, как выбежал — глядишь с таким напряжением, будто и не меня, а какого-то призрака увидел. Ответь, что с тобою? Не пугай меня так.
— А что мы здесь делаем?!.. Что это за место?
— Это — берег вечного моря, живем мы здесь уже несколько лет — хотя годы эти, как одно мгновенье пролетели… Но, что же ты меня пугаешь, разве же тебе это не известно?..