Буря
Шрифт:
Вероника склонилась над эльфом, который стремительно холодел, и по лику которого вместе с тихим сиянием разливалось спокойствие — легкая улыбка едва трогала уголки его губ.
— Нет, ты не должен умирать. Мы приходим в мир, чтобы прожить полную, творческую жизнь, а как это страшно, когда кто-либо уходит без срока — ведь сколько бы он мог сотворить, ведь это же целый мир уходит. Здесь же… вокруг меня какая-то космическая буря; милый, прекрасные миры, тысячи небес, с их прекрасными девами, мириады не рожденных стихов, поэм, полотен, песен… все это гибнет здесь безвозвратно, в грязь обращается!.. Нет, ты, мир, не должен уходить… Почему ты холодеешь, почему уже не можешь ничего сказать — вот вижу, вижу — в твоих очах еще бьется маленькая искорка — все тише-тише она… Миленький ты мой, родненький! Ну куда же все это уходит, все воспоминания твои, все порывы; все то о чем ты грезил, что мог бы еще создать. Где, где эти сны, которых ты не увидишь?!.. Ты уже спокоен, но я то не спокойна — потому что
На какое-то мгновенье, та, едва зримая искорка в очах эльфа, разгорелась чуть сильнее, но тут же, померкла окончательно, и, одновременно с тем, поток грязи и крови, вздыбился валов метра в три высотою, и в этом вале перемешивались тела, слышался беспрерывный треск костей — и кто-то там еще стонал жалобно, моля о помощи. И этот вал нахлынул на Веронику, вырвал от нее мертвого эльфа, закружил, понес ее, и продолжалось это довольно долгое время… Все-таки, ей удалось высвободиться, и, хоть и с трудом — подняться на ноги.
Она закрыла ладонями лицо, и стояла так, покачиваясь. В душе ей было очень больно — она чувствовала, что очень скоро в этом мраке должна решится судьба людей близких ей. Нет — все-таки, трудно было признать, что то, что давно она предчувствовала, что должно было переменить и ее судьбу, должно было свершится именно теперь. Она сделала шаг, устремляясь на помощь тем, близким ей людям, и тут ясно поняла, что вскоре должна погибнуть. Это было страшно — ей молодой, так сильно любящий жизнь, осознать, что ее заберет смерть. Тут же и голос в ее голове поднялся — в голосе была и злоба, и отчаянье, и боль, а еще какое-то стремление — казалось, что этот голос, при всей своей напускной торжественности только и ждал, чтобы Вероника молвила ему что: «Повернись и беги прочь, сколько у тебя хватит сил. Ты вырвешься из мрака, и будешь жить долго и счастливо…» А она тут же отвечала: «Куда же я побегу? Ведь, здесь не только смерть, но и все близкие мне — вся жизнь моя здесь!» — и она побежала дальше.
В это же время, величественно расправив грудь, степенно шагал среди бьющихся Вэлломир. В первое время, когда только началась бойня, и ничего не было видно, он как и многие иные потерял самообладание — бросился куда-то; но, как только появился мертвенный свет, он заскрежетал зубами, собрал волю, и вот «вел Себя, как и полагается Избранному, а не какому-то там червю…» — конечно, ему не малых трудов стоило сохранять это внешнее спокойствие; но он без конца повторял, что либо теперь выдержит, либо действительно — ни на что он, кроме болтовни, не способен. Он уже много раз призывал всех их, мечущихся вокруг него, пасть перед ним на колени, идти следом за ним, а, так как они на его торжественный, спокойный голос не обращали внимания, то усмехался, и приговаривал, что — «так и будете гибнуть, пока Моей мудрости не послушаете». А на самом деле ему было больно глядеть на них, гибнущих — но больно не из-за жалости к ним, а от осознания того, что — это сила, которая должна принадлежать ему, в грязь уходит. Несколько раз на него кидались оборотни, однако, он отбивал их могучими ударами эльфийского клинка, и роптал — почему это до сих пор нет у Него телохранителей.
И вот тьма над его головою стала сгущаться, собралась в черное, болью искаженное око, вот голос стонущий раздался: «Ну — что же — хочешь армию?! Все армию хочешь?!.. Ну будет — будет тебе армия!..»
— Да, да — хочу себе армию! — с готовностью подтвердил Вэлломир. — Конечно же Я избранный! Ведь, к кому как не к избранному стал бы ты обращаться!
— …Будет, будет тебе армия! — с еще большей болью застонала это чернота. — Все вы этого хотите! Ну получайте же — получайте!..
И вот стало вокруг Вэлломира разгораться тусклое сияние — даже и в этом полумраке оно было неприметно для обычных глаз, а вот для выпученных белесых глаз «мохнатых» это сияние было сильным, златистым светом — столь же дивным, как и то сияние, которое видели они, когда было еще свободным небо. И тогда все эти «мохнатые» сорвались, да и принялись прорываться
— Раз вы, твари, пришли служить Мне, так служите безоговорочно. И не смейте возносить кого-либо, кроме меня — так что бросьте их в грязь — они либо встанут на колени, либо… разорвите их…
— Так, так, так! — стремительно подхватил голос незримого, и была в нем боль. — …Давайте — рвите! Безумствуйте!.. Все равно — безумие победу одержит!..
А «мохнатые», хотя и не поняли всего, что проговорил Вэлломир — самое главное, все-таки, поняли. Надо сказать, что этот делано спокойный голос произвел на них впечатление — конечно такие величественные звуки мог произносить только великий бог; и им даже вполне здравым показалось, что он требует поставить богов меньших на колени. Им не стоило никакого труда поставить Дьема и Даэна, однако — Тарс стал ругаться последними словами, да и бить их и руками, и ногами. В общей массе смогли дотащить они и Тьера, который по прежнему нес на руках Ячука. Конечно, он стал их разбрасывать, и «мохнатые» полетели в разные стороны — вот набросились на него разом — образовался живой, стонущий холм…
В этом же мраке был и Хэм. Он, пробывший последние колдовские дни, в Холмищах, а точнее — в воображаемых им, сказочных Холмищах; как только пал на снег, да услышал вой ветра — испытал такое отчаянье, что пролежал в забытьи до тех пор, пока не нахлынул на него кроваво-грязевый поток; тогда уже в беспросветном мраке, он бросился куда-то, и бежал до тех пор, пока року не угодно было столкнуть его с Маэглином.
Маэглин, все это время заходился стоном, и слепо, без всякой цели, брел куда-то. Мучительная боль сжимала сердце, и он понимал, что, ежели остановится, так сразу же сойдет от этого мучения с ума. Но вот налетел на него хоббит — тоже рыдающий, тоже молящий, чтобы вернулся свет; и, конечно же, в таком страдании, они сразу друг друга поняли, накрепко схватились за руки и уже больше не разлучались — лепетали друг другу, о полях, о облаках, о вольном ветре, и все шли и шли куда-то.
Но, ежели Маэглину довелось встретить Хэма, то Вэллас никого не встретил. После кошмара с бесами, когда он в течении нескольких часов испытывал смертную боль — этот несчастный еще не пришел в себя; и все вздымались в его сознании кошмарные образы, и он едва понимал, что происходит. Раз набросился на него оборотень, а он даже и защищаться не смог, и, когда затрещали ребра — даже и боли не почувствовал, ведь он привык куда к большей боли. Он бездумно переставлял ноги, и чувствовал темную душевную боль. Он не в силах был зацепиться за какое-либо воспоминанье — и это-то и приносило ему самое большое мучение. Жутко было чувствовать, как душа закрывается слизью, как он превращается во что-то безвольное — ему казалось, что еще через дюжину шагов он обратится в грязь — впрочем, и эта боль постепенно заглаживалась. Вот, из тех снежных стягов, что вихрились перед ним стала складываться некая фигура. Через несколько мгновений он узнал ее, и тут же протянул руки, схватился за ледяную плоть, которая выгнулась и затрещала. Эта была Маргарита. Конечно! Какое могучее, возрождающее воспоминанье! Вот он схватил ее за руки, и, все еще испытывая боль, которая все тело его изламывала, зашептал:
— Я прошу: давай вновь начнем танцевать! Как тогда — помнишь — в том постоялом дворе!.. У нас было тогда несколько мгновений, но это были, — веришь ли, — самые счастливые мгновенья моей жизни. Да — потом я очень провинился перед тобою, я зло тебе причинил — у нас ведь был чудесный домик на берегу моря, но я не сдержался — бесов из себя выпустил — все там разрушил. Но, вот теперь, через страдания я прошел, и нет их больше во мне. Точно, точно нет! Я просто хочу быть с тобою. Маргарита, пожалуйста, продолжим наш танец! Ты только не оставляй меня здесь, одного…
Нет — эта, сотканная из призрачной дымки Маргарита и не собиралась его оставлять. Она сама обхватила его, прижала к своему ледяному телу, да с такой силой, что уже переломанные ребра Вэлласа затрещали — его кровь смешивалась с бьющейся вокруг кровью и грязью; Маргарита приблизилась вплотную к его лицу, слиплась с ним леденящими губами; и в голове своей Вэллас услышал ее голос:
— Ну что — нравится?.. Будем в танце кружится — да, да?
На Вэлласа снизошло озарение, и он понял, что — это вовсе не Маргарита, а лишь призрак ее тьмой сотканной, по впалым щекам его покатились слезы, и он зашептал:
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
