Буря
Шрифт:
Биби промчался мимо кафе. Поль стоял на углу, читал газету (Жозеф и Граммон замешкались). Проехав два километра, Биби повернул назад, объехал кругом и десять минут спустя снова показался перед «Рояль». Поль поднял газету. Биби бросил гранату и понесся дальше; казалось, он лежит на руле. Он слышал взрывы, выстрелы. Он ни о чем не думал, думали его ноги. Очнулся он в мастерской седельщика, там он должен был остаться до утра. Он не мог закрыть глаза: что с Граммоном и Жозефом? Кто стрелял? Все ли ушли? Седельщик лежал у себя больной, не знал о случившемся. А Луиза должна была притти только утром. Увидев ее, он
— Ушли?
Она покачала головой:
— Хорош конспиратор! Все ушли. Только Поль ранен, но он успел отдать револьвер Жаку… Восемь бошей убиты в кафе, три ранены. Шарло застрелил двух немцев и полицейского. Поль не то убил, не то ранил боша, когда они погнались за Граммоном.
— Где Поль?
— В госпитале. Оружия на нем не было, документы хорошие. Туда отвезли еще двоих — прохожие… Клер была в госпитале, сказала, что она невеста. Главный врач был очень любезен, не подозревает или сочувствующий… Они заявили, что он ранен случайно, вышел из магазина… Рана серьезная, но врач сказал, что надежда есть…
Поля оперировали утром. Около полудня он очнулся. Он стрелял в немца, который хотел завести машину, это он твердо помнит… Потом он смутно вспоминает — подбежал Жак, взял револьвер… Поль взволновался: ушли ли другие?.. Пришла Клер, говорила глупости, что очень его любит, что скоро свадьба и, нагнувшись, шепнула: «Все ушли. Четырнадцать бошей и полицейский. Врач очень порядочный, он не выдаст…»
Ушли!.. Поль сразу почувствовал облегчение. Начала сильно болеть рана (прежде он этой боли не чувствовал). Сестра поправила одеяло и тихо сказала: «Рядом с вами немец. Он тоже ранен вчера…» Поль не видел лица немца.
С соседней койки раздавались равномерные стоны. Поль забыл про немца. Перед ним мелькала Жаннет, у нее на груди был букетик бледных пармских фиалок, и она пела сентиментальную песенку:
Я хочу среди бури Хоть немного лазури, Хоть немного любви…Потом мама играла на рояле Баха. Шумел лес верхушками деревьев. Это — мак и . А летом победа. Отец командует макизарами. Странно — кровать плывет по реке, как лодка, качается… Много речных лилий… И Офелия… Жаннет, не уходи!..
Рассвело. Он испугался, увидев койки, больных. Потом вспомнил: он в госпитале. Сестра дала градусник. Доктор говорил: «Только не волноваться»… Он вдруг понял, что будет жить. Рана болела, но голова была ясная. Он даже пожалел на минуту о том состоянии полузабытья, в котором был две ночи и день, — он больше не мог мечтать, думал — долго ли проваляется, справится ли Граммон с работой…
Повернув голову, он увидел немца. Их глаза встретились. У немца глаза были голубые и мягкие. Немец вскрикнул, видимо начались боли. К нему подбежала сестра. Поль задремал. Он слышал сквозь сон, как к немцу пришли посетители — двое. Они быстро ушли. Поль открыл глаза, ждал Клер, она обещала обязательно притти.
В палату ворвались немцы, они схватили Поля, потащили вниз. Сестра кричала:
— Господи, что вы делаете?..
— Гайнц узнал этого молодчика…
Главный врач пробовал уговорить немцев:
— Поставьте стражу… Мы его сначала вылечим…
Немец
— Лечением займемся теперь мы. А вы лечите Гайнца.
Поль снова погрузился в полузабытье; смутно чувствовал — его тащат, куда-то кладут, выносят. Он потерял много крови. Кажется, его пробовали допрашивать, но слова до него не доходили. Он был спокоен, и только строчки стихов бились в голове, как мошки летней ночью вокруг лампы:
И розы вдоль всего пути Опровергали ветер смерти…Было много роз на изгородях, на беседках, розы вплетались в годы, в волосы Жаннет, залезали в квартиру, стояли на рояле мамы, осыпались и снова цвели — дорога роз, лимонные, чайные, бледнорозовые, пунцовые, темные, как запекшаяся кровь. Он умер среди роз, не приходя в сознание, на захарканном каменном полу.
Жаннет говорила Граммону: «Я сойду с ума! Он мне не верил, думал, что я люблю только развлечения, а я не могу жить без него. Я хочу отомстить, дайте мне револьвер…» Граммон отвечал: «Хорошо. Погодите…» Три недели спустя Жаннет танцовала с молодым бразильским инженером и говорила ему: «Мне так хочется жить, опротивела война. Я все отдала бы за один вечер в Рио-де-Жанейро!..»
Граммон написал листовку, которую ребята раскидали по городу:
«Четырнадцать бошей и полицейский казнены. Война разгорается. Отныне ни один бош не будет спокойно ходить по французской земле. Мы клянемся честью города, имя которого взяла наша группа. Мы клянемся памятью славного товарища Поля, погибшего при атаке „Рояль“. Смерть бошам! Да здравствует свобода!
27
Мари сияла — профессор Дюма был неузнаваем, он с аппетитом съел две тарелки лукового супа, сказав «исключительно вкусно», потом надел пальто и отправился гулять. Прежде, как Мари ни уговаривала его подышать свежим воздухом, он отказывался, говоря: «Никакого свежего воздуха больше нет — все ими провоняло…» А сегодня сам сказал Мари:
— Пойду посмотрю, что в городе делается. Теперь даже приятно на них посмотреть. Пусть ходят… Скоро их всех закопают.
Хотя Дюма по меньшей мере десять раз объяснял Мари, что произошло у Сталинграда, перемену в его состоянии она приписала своим молитвам. Ее очень огорчало, что профессор не выходит, почти не кушает, все время курит, а доктор Морило сказал: «У него сердце того…» Каждое воскресенье Мари молилась, чтобы богородица спасла профессора. Конечно, Мари не рассказывала об этом Дюма — знала, что он ее засмеет. Ничего смешного тут нет, хоть он и ученый, а этого не понимает…
Дюма понравилось все: и свежий прозрачный день, и детишки, прыгавшие на мостовой, и старик, который прогуливал плешивую собачонку. Проходя мимо церкви, где по воскресеньям молилась за него Мари, он увидел много народу — немецкие офицеры, полицейские, какие-то господа в черном, «серые мыши», француженки. Наверно, хоронят важного немца… Нельзя отказать покойнику в находчивости: он не стал дожидаться исторического возмездия… На паперти толпились зеваки. Дюма спросил:
— Кого это хоронят?