Бурый призрак Чукотки
Шрифт:
Огонь плыл и плыл вперед.
— Дороги в тех местах нет, — забеспокоилась жена. — Странно… А смотрите, он не один!
В тот же миг глаза уколол тонкий белый лучик, за ним второй. Они появились словно ниоткуда и как мотыльки закружили вокруг расплывчатого пятна.
— Это Летучий Огонь и его Огнята! — уверенно объяснил сын. — Их солнышко оставило смотреть зимой за порядком…
— Там же Моква спит! — тревожно сказала жена.
— Он на той стороне сопки, — возразил я. — До него никакой Летучий Огонь не доберется, слишком крутые осыпи. Хотя пешком…
Наконец огни пропали за отрогом…
Часов в семь вечера впереди вопросительно тявкнула собака. Дуремар остановился
— Держи! — Я помог сыну управиться с упряжкой. Пуфик побежал вперед и исчез. Он выполнял обязанности парламентера. Мы пошли за ним на звуки собачьего хора. Минут через двадцать обрисовались зыбкие неясные тени, затем они приняли конические с заметным овалом в боках, очертания, и мы различили три яранги. У крайней стоял человек, на него наскакивал Пуфик и весело крутил хвостом, погавкивая:
— Ах-ха, ах! Вот мы и пришли!
— Тпру-у-у, ребята! — Сын воткнул у передка нарт палку.
— Еттык! — раздался женский голос. — Здравствуйте!
— Етти! — ответили мы хором и узнали Олю Кеунеут, нашу частую гостью, добрую и милую женщину.
В кэркэре — меховом комбинезоне — с непокрытой головой, она взмахнула руками:
— Заходите, заходите, вы мои гости, теперь вы мои гости! Коля, привяжи собачек вот тут, — она показала сыну на дугу тяжелых грузовых нарт, протянула жене тивыйгын; распиленный вдоль кривой кусок рога для выбивания снега из меховой одежды.
Только теперь я обратил внимание, что наши кухлянки покрыты густым слоем инея. Подморозило к вечеру, а мы в дороге и не заметили. Прекрасно держит тепло тела олений мех. Пока лучшей одежды для северной зимы не придумано.
Мы выбили кухлянки очень тщательно. Иначе в тепле они обмокнут, шкура покоробится, полезет ворс, и засочится под одежду вездесущий полярный холод. Сын привязал собачек, распаковал мешок;
— А где тут собачье месиво, а где тут собачье кушево? Вот оно, вот. Держите, ребята! — Он выложил три куска моржатины с горохом. Дуремар отвернулся. Огурец часто завертел языком по морде, нетерпеливо затопал передними лапами, заерзал по снегу задом, но еду не взял. А когда стало совсем невмоготу, прыгнул к Шушке и, глотая слюни, нетерпеливо и жалобно гавкнул: «Взз-зав!»
Шушка обнюхала «кушево», выбрала себе кусок и отодвинулась в сторонку. Дуремар словно увидел это затылком, повернул голову, подошел, тоже понюхал оставшиеся и выбрал себе. Последний торопливо, подхватил Огурец. Пуфик питался с нашего стола, поэтому в распределение собачьего корма не лез. По-видимому, он и считал себя не собакой, а представителем того самого биологического звена между звериным царством и хомо сапиенсом, которое давно ищут ученые.
Мы с женой вошли в ярангу. Посредине, перед пологом, в круглом очаге, выложенном валунами, весело прыгали красно-желтые стебли огня, над ними на цепи, привязанной к высокой треноге, пыхтел мохнатый от пара чайник.
— Раздевайтесь — и в полог, — сказала Кеунеут.
— А что пастухов не видно? — спросил я.
— Они… — Кеунеут отвернулась, подобрала что-то с земли. — Они в стаде. Меняться пошли. Утром будут.
Мы не стали
В ярангу вошел сын и деловито сказал:
— Собачек накормил. Что еще делать?
— Смотри, ты стал настоящий чавчыв, оленевод, — сказала Кеунеут. — Ты устал. Иди в полог, отдохни и согрейся чаем. Потом будешь кушать. Проголодался, наверное? Чем тебя угостить?
— Всем, — решительно сказал сын. — И еще хочу прэрэм.
— Како! — удивилась Кеунеут. — Ты запомнил?
— Ого! Мы только и помним. Очень вкусно!
Прэрэм — чукотский пеммикан. Толченое свежее мясо и жир с добавлением костного мозга и съедобных тундровых трав. Формуется колобком или лепешкой. Травы отбивают запах сырого жира, придают кушанью пряный острый аромат. В общем, даже сытый человек не откажется от этого блюда. А уж голодный!..
В прошлую зиму, когда Кеунеут часто навещала нас (бригада стояла близко) и учила жену кроить и шить чижи — меховые носки, оленьи рукавицы и малахаи, она всегда приносила лепешки прэрэма.
В полог забрался сын, потер у свечей настуженные при кормежке собак руки, огляделся:
— Как тут здорово! Нам бы такой сделать.
Он впервые был в яранге.
— Держите! — Кеунеут подсунула в полог деревянный поднос. На нем стояли чашки, лежали галеты, лепешки, сахар. Потом она дала чайник. Мы действительно намерзлись, но почувствовали это только сейчас, в благодатном тепле полога. Быстро выпили по чашке чая, а потом началось пиршество. Вначале Кеунеут подала рыбную и мясную долбанину — это когда мороженое мясо и рыба не строгаются, а крупно крошатся, пестом в тазу, сшитом специально для этой цели из шкуры лахтака. К ней в деревянном туеске нерпичий жир. Затем свежий костный мозг, лежавший, как в корытцах, в расколотых вдоль костях; лепешки прэрэма, вяленый голец, истекающий жиром.
Затем последовало горячее: печенный на углях хариус, вкуснейшее блюдо тундры.
— Мэчынкы! — попыталась перекрыть этот рог изобилия жена. — Довольно, Оля! Иди сама покушай!
— А вот уже иду, — Кеунеут появилась в облаке горячего пара с новым подносом. На нем исходили немыслимыми ароматами крупные куски оленины, стояла кастрюлька с раскаленным бульоном.
— О-го-гой! — в восторженном ужасе простонал сын.
Женщины Чукотки обладают особым умением варить оленину. При их способе варки в мясе ничего не разрушается. Чувствуешь присутствие соли и тонкий аромат каких-то необычных диковинных специй, хотя в кастрюле нет ничего, кроме воды и мяса. Конечно, оленина получает ароматические вещества из определенных трав тундры, да еще обогащается ароматами ольховых и ивняковых веток, горящих в очаге.
В завершение пиршества мы снова пили чай, теперь уже не торопясь. Сын достал конфеты и принес баночку домашнего варенья из голубики. Конфеты и варенье он преподнес Кеунеут, а та выставила на стол.
— Оля, расскажи, как получается такое вкусное мясо? — попросила жена.
Кеунеут стала объяснять, а я подумал, что ужин наш имеет одну странность — никто не пришел из других яранг. Обычно к гостям сходятся все послушать привезенные новости. Если даже пастухи ушли в стадо, тут должны оставаться женщины и дети. Почему же никто не заглянет в полог Кеунеут? Или она обманула, и в бригаде что-то случилось? Но обман у этого народа — одна из самых тяжелых провинностей. А раньше вообще не существовало такого понятия…