Бурый призрак Чукотки
Шрифт:
— Како-о, — почти беззвучно протянул старик. — Да-а…
Так Питычи просидел долго, мысленно снова переживая мгновения встречи. Он припомнил все до мельчайших подробностей. Наконец вздохнул, теперь уже глубоко и освобожденно.
— Тебя поймали мои дети, Нэврикук, — сказал, собираясь уходить, старик. — Я накажу их. А ты не сильно ругайся. Вот прими подарок.
Ой достал и положил перед носом зверька гольца. Потом перекинул цепь с капканом через плечо и пошел дальше, рядом со следом стаи. В душе под впечатлением пережитой встречи снова зазвучала музыка и родилась песня:
Все живое в нашем мире ПустьКилометрах в двух от места встречи со стаей дорогу охотнику пересекла распаханная полоса. Старик остановился. Недавно здесь прошли олени. Больше десяти. Размашистый шаг, крупные отпечатки — Ылвылю — дикари. Питычи посмотрел влево, куда уходили следы. У горизонта плавала в тумане большая горная страна Вэйкин, травяная. Там на многочисленных террасах всегда много корма. Там дикари спокойно переждут половодье. А где Ины? За оленьей тропой Питычи не увидел следов стаи. Тогда он нагнулся. А-а, вот они. Волки разбрелись по тропе. Волчица хватала шарики оленьего помета и жевала их. Молодые тоже. Потом стая выстроилась цепочкой и пошла за дикарями!
— Ины нашел достойную добычу, — сказал Питычи.
И тут снова возник шум мотора. Старик послушал. Звук натужный и однотонный. Теперь он гораздо ближе и правее. Вездеход, окончательно определил Питычи. Он стоял и ждал, а звук делался все громче. И опять оборвался. Старый вездеход в совхозе, все время ломается. Питычи зашагал дальше. Мешанина бугров кончилась, и он вышел на длинный пологий склон холма. За ним высились крутой грядой сопки Ымылин, снежные. У их вершин снега не тают даже летом. По этой гряде проходит граница совхозных пастбищ. А между холмом и грядой лежит тесная долинка, закрытая от ветров. Если идти по ней влево, к середине дня будешь в родной бригаде.
Скоро Питычи снимет кухлянку и торбаса и отдаст дочери. Она аккуратно вывернет одежду и обувь и повесит сушить. А старый охотник будет пить чай в пологе и рассказывать людям о новостях из соседних бригад, об охотниках и жителях центральной усадьбы, о всех, кого довелось встретить в тундре.
Гырр-рыр-рыр! — заревел сзади вездеход. Питычи наконец увидел его. Машина показалась в километре правее. Вездеход выбежал на склон и исчез за его изгибом. Наверное, в бригаде догоню, подумал Питычи. Будут совсем свежие новости из поселка. Хорошо!
На вершине холма торчали камни, пучки прошлогодней травы, сверкали серые зеркала крохотных озерков. А впереди, там, где холм начинал понижаться, охотник увидел домашних оленей. Он подошел ближе. Перед ним паслись только быки. Ни одной важенки. Ясно. Весной, перед отелом, пастухи делят стадо на две части. Отбивают важенок и гонят их на самые лучшие весенние пастбища, где не бывает сильных ветров и где вволю хорошего корма. Там важенки приносят потомство. Это — мужская половина стада. Интересно, не дочь ли с мужем тут дежурят? Нет, он лучший пастух бригады, он нужен в маточной половине, там может управиться только опытный работник. А в мужскую отправляют старых пастухов,
Потихоньку Питычи дошел до начала спуска в долинку. Это был сильно обтаявший южный склон, по которому бродили олени. Внизу они почему-то сбились плотной настороженной массой. Что их напугало? И почему не видно приметных оленей? Всегда в стаде есть олени необычного вида: особенные рога, или расцветка, или еще что-нибудь. Сегодня Питычи не увидел ни одного из своих старых знакомых. Он перевел взгляд на ярангу и стоявший рядом вездеход. Любую ярангу своего совхоза, тем более своей бригады, старик узнал бы издалека. Внизу стояла чужая яранга. Соседи пришли. Так бывает. Наверное, плохие корма за горами Ымылин. Пусть пасут. Мы тоже ходим к ним, если плохо на наших пастбищах. Соседи всегда выручают друг друга.
И вездеход тоже чужой. Наш старый, а этот блестит, новенький. На бортах ничего не написано и нет желтой жестянки с номером. Наверное, не успели повесить, сразу поехали к стаду, работы много.
Питычи спустился в долинку и недалеко от яранги на утоптанном снежном пятачке увидел, забитого оленя, воткнутый в снежный ком нож и распущенный чаат, аркан. Рядом большое пятно крови. От него к вездеходу тянулся волок, усыпанный шерстинами, в красных мазках. Оленей забивали. А почему не разделывали?
Питычи подошел к вездеходу, открыл заднюю дверцу. В лицо пахнул дух оленьего мяса, настоянный на запахе крови. В кузове лежали туши трех годовалых оленей и взрослого быка. Слева, в углу, горбатился кусок старого брезента. Питычи откинул край. Из-под брезента показалась морда росомахи с разодранным ухом. Старик потянул за шерсть на боку, и в руке его остался пучок. Конечно, давно линяет Кэпэр. Выбрасывать будут. От ветра обнажился налитый розовый сосок. Плохо. Пропали дети Кэпэр.
Старик откинул брезент сильнее и увидел лисью семью. Ятъел лежал поперек. Она его лапа прикрывала окровавленную голову подруги. Вот почему останавливался вездеход. Нет, это не совхозная машина. Питычи опустил брезент и обошел вокруг. Да, совсем новая. В совхозах таких почти не бывает. Зато их много по приискам. Горняки ездят охотиться и рыбачить. Но разве это охота? Безголовая стрельба. Как по пустым бутылкам. Стрельба не ради пищи, а ради убийства.
Питычи повернулся и пошел к яранге.
— Да, волки! — кричал там кто-то тревожно. — У одного лапы как у медведя! Прошли краем стада, зарезали пять штук… Акт на потраву? Само собой, сегодня же составим…
Голос показался Питычи знакомым.
— Рэклин-то?! — продолжал кричать в яранге человек. — В стаде, где ему быть? Караулит. Я скоро менять пойду… Ясно. У меня все. Конец связи. — Знакомый голос умолк, но тут же зазвучал снова, уже весело и бесшабашно:
— Ты чего скопытился, Рэклин? Давай еще выпьем! Дел сколько провернули: горняков свежатинкой снабдили, инспекторам да летчикам работы всласть подвалили — волчье племя изводить; себе на пузырь сообразили. А совхоз не обеднеет, в совхозе этого мяса двадцать тысяч голов. Так, Рэклин?
— И-и-и! — пьяно соглашался другой человек.
Питычи вошел в ярангу. Под обгоревшим до черноты чайником тлели угли. Ближе всех к очагу сидел бывший зоотехник совхоза Гошка Пономарь, никчемный человек, пьяница и шатун, длинноязыкий лентяй. В руке он держал эмалированную кружку, у ног стояла бутылка с экимыл — водкой.
Слева от очага на четвереньках качался пастух в серой потрепанной кухлянке без малахая.
Справа — на оленьих шкурах сидели два человека в меховых, крытых брезентом куртках, с красными лицами. Один пожилой, а другой совсем молоденький. В руках тоже кружки, у ног банки с салатом и фаршем.