Бурый призрак Чукотки
Шрифт:
В ту ночь Ины загнал худого, но огромного дикого оленя и уже собирался приступить к трапезе, когда за ручьем обозначились призрачные фигуры чужаков.
Ины сразу понял, что они в том состоянии, которое возникает после длительного голода и граничит с безумием: запавшие с дрожащим блеском глаза, свисающие сухие языки. И вдруг в сознании Ины возник древний закон. Это был закон, регулирующий выживание вида, и Ины безропотно подчинился ему. Ты сыт и здоров, звучал древний голос, у тебя много еды, и ты легко добудешь еще в любое время, а братья твои измождены, они сейчас не в состоянии догнать даже истощенного оленя и погибнут, если не получат пищи. Накорми
Ины чуть двинулся в сторону, и стая поняла его. Первой подошла крупная волчица. Торчащие ребра, подтянутое почти к позвоночнику брюхо, грязная свалявшаяся шерсть. Она остановилась в шаге от Ины и посмотрела ему в глаза. Волк не проявлял агрессивности, опустил голову. Она, успокоившись, шагнула ближе, потом жалобно и тоскливо поскулила, извиняясь за вторжение, за бессилие, за пожирающий ее голод. Ины в ответ по-доброму заворчал. Тогда она шагнула к теплой туше оленя, и ее пронзил ни с чем не сравнимый запах загнанной добычи — запах пота и крови.
Так прошли мимо Ины, получив разрешение на пищу, семь членов стаи. Восьмым был вожак, и Ины сделал обратный шаг. Волк все понял и тоскливо завыл, но стая уже не слушала его. За спиной Ины раздавался треск сухожилий и хруст костей. Волки мигом забыли старого вожака, который так долго не мог дать им пищи. Стая забыла и то, что именно он увел ее от смерти из опустевших лесов в эти открытые всем ветрам горы, где много оленьих следов и, похоже, ждет легкая добыча. Свои новые надежды стая целиком связала с новым вожаком, столь щедро отдавшим ей оленя, в памяти и будущей жизни своей не оставила она места вчерашнему предводителю. У него еще была возможность повернуться, уйти и попробовать выжить в одиночку. Но от отказался. Он был, сколько помнил себя, — вожаком. Бесстрашным прирожденным воином.
Он решил остаться таким до конца и шагнул вперед…
Второго — слишком возомнившего о себе трехлетку — Ины убил чуть позже. Тот оказался настолько глуп, что, насытившись подаренной пищей, посмел предъявить права на роль хозяина стаи.
После короткой расправы Ины с вызовом обвел взглядом оставшихся. Все прятали глаза. Только Нэвыскэт подошла и благодарно облизала ему морду. Так была принята власть Ины, хотя он и понял, глядя на волчицу, что в некоторых вопросах власть эта будет далеко не единолична. И Ины, соглашаясь, наклонил голову…
Теперь Нэвыскэт не узнать. Тело стало сильным и упругим, с боков и брюха исчезли грязные колтуны, а в белой, с черноватым налетом шубе при легком ветерке можно разглядеть, как колышется каждая вычищенная до блеска шерстинка. Глаза, когда-то замутненные красноватой дрожащей пленкой, светятся янтарным блеском, смотрят спокойно и мудро. Мудрость эта иногда непонятна Ины и даже пугает его.
Например, сегодняшняя охота. Уже на третье стадо оленей человека совершает налет стая Ины, и всегда Нэвыскэт против. Молодые волки довольны: много хорошей легкой добычи, хорошая тренировка. Они теряют разум от восторга, и Ины трудно вести их по прямой через стадо, не дать далеко разбежаться и угодить под гром пастуха. А Нэвыскэт проходит стадо съежившись, убрав хвост и наклонив голову. Страх? Да, если бы Ины не видел ее много раз во время охоты на дикого
Давно-давно, в голодную зиму, отец Ины, вожак большой стаи полярных волков, показал сыну дорогу к легкой добыче. Ины это понравилось, и он принял охоту в стаде как развлечение. Да, ее не сравнишь с охотой на дикаря — каждодневной тяжелой работой.
Откуда Ины было знать, что Нэвыскэт на первом году жизни в далеких южных лесах попала под выстрел дробовика, и в памяти ее навсегда остался ужас перед громом, запахом порохового дыма и болью. А в боку, под шкурой, как память сидели дробины.
Родился звук. Он нарастал.
Ины несколько секунд послушал его, шевельнул головой, точнее улавливая направление. Стрекочущий звук шел с неба, с той стороны, где нет гор, где рождаются могучие и холодные снежные ветры. В небе, обозначилась точка, выросла вместе со звуком, превратилась в большую птицу. Птицей командовал человек, он приручил ее, как оленя, — Ины это понял давно. Только в отличие от оленя птица умела охотиться. Многие на глазах Ины пытались спастись от нее бегством, но тщетно. Единственное спасение — ниши в береговых обрывах, каменные россыпи и кустарник. Но прятаться надо заранее, лишь родится шум. С того мига, как птица увидит тебя, ты пропал.
Молодой волк, наказанный Нэвыскэт на лежке, привстал и, дрожа, завыл. Нэвыскэт оскалилась и зарычала. Волк притих.
Птица пошла через долину в сторону стаи. Крик ее стал невыносим. Ины вдавил морду в снег и закрыл глаза. Слепота снимала напряжение, создавала иллюзию безопасности. Все волки поступили так же, кроме того, что выл от ужаса. Он смотрел.
Пилот положил Ми-4 в вираж, отворачивая от близкого склона. В момент, когда вертолет встал боком и из маленького треугольника превратился в страшное существо с длинным блестящим хвостом, молодой волк не выдержал. С остекленевшим взглядом, ничего не соображая, он бросился вниз.
Пилот на небольшой скорости начал второй круг над речной поймой. Бело-серую тень и он и Охотник заметили разом.
— Волк! — азартно крикнул Пилот.
Радист и Стрелок распахнули дверь и перекрыли проем страховочным фалом. Пилот уравнял скорость со зверем, в грохоте мотора почти неслышно стукнул выстрел, волк перевернулся через голову, тугим клубком прокатился метров двадцать и, точно его неожиданно развязали, выкинул лапы, хвост и, распластанный, застыл на розовом снегу.
— Откуда он выскочил, никто не заметил? — спросил Пилот, когда летчики и Охотник подошли к зверю.
— С развалов, их эвон сколь насыпано, — сказал Охотник. — И остатние там. Только нынче их не взять, наст и тут следу почти не кажет, а уж выше — форменный гранит. Да и в вожаках у них матерый ходит, умница. Но можно полетать над камнями, авось еще у кого нервишки дрогнут, наведет на стаю.
— Ну что ж, — Пилот согласно кивнул. — Поехали…
Скоротечная мартовская ночь кончилась, когда Окот и Валька подошли к террасе, на которой лежали две отравленные туши.