Бусый волк. Берестяная книга

Семёнова Мария Васильевна

— Слушай! — Он так и вскинулся, укушенный неожиданной мыслью. — А давай я тоже сейчас на земле закорючки нарисую, а ты истолкуешь!

Выхватил у мономатанца сучок, словно других кругом не было, разгладил рядом со своим именем землю и принялся увлечённо царапать.

Ульгеш с большим сомнением следил за тем, что казалось ему бестолковой затеей. С Бусого станется — начертит сейчас абы что и велит считать это буквами. Или без порядка и смысла повторит знаки, подсмотренные в «Странствиях». А потом ещё скажет, мол, раз не истолковал его речи, уложенные в памятки на земле, то и…

…Но потом на чёрном лице Ульгеша начало проявляться бесконечное изумление.

Того, что он видел, просто не могло быть — но это было! Его ровесник-венн, перед которым мудрый наставник никогда не раскрывал книгу, — этот венн не просто рисовал красивые аррантские буквы, смысла которых не понимал и понимать не мог, — нет, Бусый писал!

Он выводил слово за словом на языке просвещённой Аррантиады, которого даже и не слыхал никогда…

— Вот. — Закончив работу, Бусый с надеждой взглянул на друга и пояснил: — Я это внутри камня увидел, когда при Луне в него заглянул… На первой странице книги берестяной, которую в костёр бросили… Можешь ты к этим буквам воззвать, как мне говорил? Означают они слова какие-нибудь?..

— Означают…

Ульгеш с трудом оторвал взгляд от надписи на земле и так покосился на нетерпеливо ёрзавшего товарища, словно впервые увидел его. Бусый успел испуганно задуматься, уж не содержалось ли в берестяной книге какого кощунственного непотребства, но Ульгеш наконец открыл рот и медленно прочитал, на ходу перетолковывая с аррантского на веннский:

— «Именем Близнецов, прославляемых в трёх мирах, и Отца Их, Предвечного и Нерождённого. В эту книгу я, смиренный служитель Внешнего Круга, намерен вписать сказания добрых людей из племени, рекомого веннами, из рода, где знают себя потомками Серого Пса. Долго я странствовал, ища уединённого места, дабы завершить свои дни в размышлениях и молитвах, пока сии достославные язычники не приняли меня, изнемогавшего от холода и немощи, под свой кров…»

ЩЕНОК И РОСОМАШКА

— Дымка, буслаище, а ну назад! Назад, кому говорю! Ещё тебя, мокрого, мне тут не хватало!

Волкодав неохотно остановился у кромки льда, покрутился и сел на берегу. Почесал за ухом и стал очень неодобрительно наблюдать за хозяином, парнишкой четырнадцати лет отроду. По его мнению, если кто здесь и заслуживал называться буслаем, то уж всяко не он. Он, что ли, на ненадёжный лёд вылез, словно охота пришла в стылой полынье искупаться?..

Не-ет, Дымка был благоразумный взрослый кобель, и суки уже не огрызались на него, когда входили в охоту. А хозяин… да что хозяин. Временами — истинный вожак, за которым правильному псу совсем не грех следовать. Временами же, вот как теперь, — как есть щеня бестолковое.

Поначалу Дымка следил за ним с берега хотя и с неодобрением, но без особого беспокойства. Ну, провалится, ну, окунётся да вымокнет, и что за беда? Выберется на сухое, согреется у костра. Может, впредь поумнеет.

Однако Щенок, возводивший свой род к Серому Псу вовсе не намерен был оставаться на безопасном мелководье. Он уходил всё дальше по льду озера и пёс постепенно разволновался. Вскочил, начал поскуливать, забегал вдоль берега. А потом — дело вовсе для него небывалое — даже коротко взлаял. Всуе! Хозяин предупреждению внимать не желал.

Будь лёд хоть немного покрепче, Дымка обязательно

догнал бы порученного его заботам Щенка. Догнал — и без церемоний потянул на берег за порты. Но тоненький новорождённый лёд его, тяжеленного, уж никак не удержит. Он и хозяина, лёгкого телом, тоже нипочём бы не удержал, но мальчишка это предусмотрел и вышел на озеро, подвязав широкие отцовские лыжи. Они, лыжи эти, и не давали ему покамест проваливаться. Хотя лёд трещал под ногами и прогибался, дышал, как живой.

Дымка опять взлаял: «Вернись, покуда не поздно!*

Остолоп-хозяин лишь рассмеялся да помахал рукой, даже не оглянувшись.

Дымка обречённо уселся, по-кошачьи обернул лапы, лохматым хвостом и приготовился ждать. Всё шло к тому, что хозяин вернётся нескоро. Даже если провалится прямо сейчас…

Мальчишка же, как и положено парню в начале жениховской поры, неколебимо верил в свою удачу и удаль. Да, тонок лёд, но Твердолюб телом вдвое легче взрослого мужика — или пса. Да и не впервой ему было. Он шёл мягко, умело, зорко высматривая и обходя совсем уже гибельные места. И лыжи, дедушкина работа, были что надо. Длинные и широкие, мехом подбитые, чтобы нога не осаживала назад. И по снегу непролазному ходить на них одно удовольствие, и по весеннему насту с горок летать, и по такому вот льду опасливо красться…

Твердолюб вышел на озеро не пустого молодечества ради, не для того, чтобы испытать свою способность одолевать страх. Один из сыновей довершил жениховский подвиг и прощался с родовичами, готовился насовсем уходить в деревню жены. Бабы с девками готовили пир на весь мир, мужики собирали подарки, кто во что был горазд. Твердолюб тоже раскидывал умом, желая порадовать старшего брата, чем-нибудь удивить его напоследок, да хорошо бы — с умом. Такое то есть учинить, на что не у всякого хватит соображения и сноровки.

«А то девки глупые надоели, так и норовят будто невзначай Твердолобом назвать. Да после ещё в кулак за спиной прыснуть…»

Чем же их пронять? Охотой? Ну, принесёт он из лесу красной свежатины, так и без его трудов в общинном амбаре мяса достаточно, и свежего, и мороженого, и копчёного. Вздумал бы ещё среди зимы снегом людей удивлять… твердолоб!

Думал-думал парень — и решил попытать счастья в рыбалке. Тоже дело вроде привычное, вот только по первому льду венны на озёрах промышляли нечасто. Пока лёд основательно не окрепнет, зимней рыбалке не начаться. А осенняя — удочками и сетками, с лодок или просто с берегов — уже завершилась.

Что скажут насмешницы-девки, когда он явится домой с нежданным гостинцем, с отменным уловом, с дюжиной откормившихся щук?

…Твердолюб выбрался на середину озера, к поросшей камышом отмели, где, как он знал, в подводных зарослях почти всегда стояли, карауля беспечную рыбью мелочь, здоровенные хищницы. Летом их нелегко рассмотреть с лодки, мешает ряска, плавающая среди камышей, дробит взгляд игра воды на ветру. Но с наступлением морозов ряска опустилась на дно, снега — обильного, чтобы удержался на гладком, — ещё не навалило, и лёд стоит до того зоркий, что кажется — идёшь, точно водомерка, прямо по неподвижной поверхности. Зато притаившиеся щуки должны быть хорошо видны сверху.