Бутыль серебра
Шрифт:
– Вы по-прежнему считаете, что у него не все дома?
– как-то спросил я Хаммураби.
– Полной уверенности у меня нет, - ответил он.
– Но когда разберусь, скажу тебе точно. По-моему, он недоедает. Свожу-ка я его в "Радугу" и накормлю жареным мясом.
– Наверно, он предпочел бы получить от вас четвертак.
– Нет. Хорошая порция жаркого - вот что ему нужно. И вообще, лучше будет, если он не станет угадывать. Жутко нервный мальчонка и странный такой... Если все у него сорвется, каково будет мне сознавать, что втравил его в это я. Ой, жаль его будет ужасно!
Но
– Слышь, а хорошо бы, здесь оказалась монета тринадцатого года. Мне один парень говорил, он где-то видел такую монету, ей пятьдесят долларов цена!
Или:
– Мидди будет важной леди в кино. Они загребают кучу деньжищ, эти леди из кино. Тогда уж нам до самой смерти не надо будет капустный лист жевать. Да только Мидди говорит - не может она сниматься в кино, покуда красивых зубов не вставит.
Мидди не всегда приходила вместе с братом. Когда она не являлась, Ноготок бывал сам не свой, на него нападала робость и вскоре он уходил.
Хаммураби выполнил свое обещание - он повел его в кафе и накормил жареным мясом.
– Что ж, мистер Хаммураби симпатичный, - рассказывал после Ноготок. Только выдумки у него какие-то чудацкие - воображает, что если бы он жил в этом самом Египте, то был бы там королем или вроде того.
А Хаммураби потом говорил нам:
– Малыш так трогательно верит, что выиграет, - это просто за душу берет. Но мне лично наша затея, - тут он показал на бутыль с серебром, - начинает внушать омерзение. Жестоко это, давать человеку такую надежду, и я страшно жалею, что впутался в это дело.
Завсегдатаи нашей аптеки больше всего любили потолковать о том, кто что купил бы на выигранные деньги. В разговорах этих обычно участвовали Соломон Кац, Фиби Джонс, Карл Кунхард, Пьюли Симмонз, Эдди Фокскрофт, Марвин Финкл, Труди Эдвардс и негр по имени Эрскин Вашингтон. Кто думал съездить в Бирмингем и сделать там перманент, кто мечтал о подержанном пианино, кто - о шетлендском пони, кто - о золотом браслете, кто хотел купить серию приключенческих книг, а кто - застраховать свою жизнь.
Как-то раз мистер Маршалл спросил Ноготка, на что истратил бы деньги он.
– Это секрет, - объявил Ноготок, и, как мы ни бились, выведать у него ничего не смогли. Так что мы просто решили: о чем бы он там ни мечтал, это, должно быть, и впрямь нужно ему позарез.
Настоящая зима обычно наступает в наших краях только в конце января и бывает довольно короткой и мягкой. Но в том году за неделю до рождества начались небывалые холода. Их у нас до сих пор вспоминают - до того страшная была стужа. В трубах замерзла вода; те, кто не удосужился запасти достаточно топлива
В домишках у шелкоткацкой фабрики, где ютилась самая беднота, семьи сходились но вечерам вместе и рассказывали в темноте разные истории, чтобы хоть на время забыть о холоде. Фермеры прикрывали зябкие растения джутовыми мешками и молились; впрочем, кое-кому из сельских жителей неожиданные морозы были на руку - они закалывали свиней и везли на продажу в город свежую колбасу. У входа в магазин Вулворта стоял Санта-Клаус в красном марлевом балахоне - это был мистер Джадкинс, городской пьяница. У него была большая семья, и потому все в городе были довольны, что в эти дни он трезв хотя бы настолько, чтоб заработать доллар. В церкви несколько раз устраивали праздничные вечера, и на одном из них мистер Маршалл нос к носу столкнулся с Руфусом Макферсоном; они крупно поговорили, - впрочем, до драки дело не дошло...
Как я уже упоминал, Ноготок жил на ферме, примерно в миле от Индейского Ручья, - значит, что-нибудь милях в трех от города, прогулка изрядная и довольно тоскливая. И все-таки, несмотря на холод, он ежедневно являлся в аптеку и просиживал до закрытия, а так как день становился все короче, то уходил он, когда уже было темно. Иной раз его подвозил на машине мастер с шелкоткацкой фабрики, но это случалось редко, да и то часть пути ему приходилось идти пешком. Вид у него был усталый и озабоченный, он всегда приходил к нам иззябший и трясся от холода. Едва ли под красным свитером и синими штанами у него было теплое белье.
За три дня до рождества он неожиданно объявил:
– Ну вот, я кончил. Теперь я знаю, сколько в бутылке денег.
В его словах была такая торжественная, глубокая вера, что в них нельзя было усомниться.
– Давай, давай, сынок, сочиняй, - подхватил Хаммураби, сидевший в аптеке.
– Не можешь ты этого знать. И зря задуриваешь себе голову, ведь будешь потом убиваться.
– Да что вы меня все учите, мистер Хаммураби. Я и сам знаю, что к чему. Вот одна женщина в Луизиане, так она мне сказала...
– Слышал, слышал. Но пора об этом забыть. На твоем месте я пошел бы домой, больше сюда не ходил и постарался бы позабыть про эту проклятую бутыль.
– Мой брат нынче вечером играет на свадьбе в Чероки-сити, он мне даст четвертак, - сказал Ноготок упрямо.
– Завтра я попытаю счастья.
Назавтра я даже разволновался, когда Ноготок и Мидди явились в аптеку. У него и в самом деле был четвертак, для пущей верности он завязал его в утолок красного носового платка. Держась за руки, они с Мидди ходили вдоль застекленных шкафчиков и шепотом советовались, что им купить. В конце концов они выбрали крошечный, с наперсток величиной, флакончик цветочного одеколона. Мидди тут же открыла его и полила себе голову.