Бувар и Пекюше
Шрифт:
Госпожа Вокорбей, угрюмая на вид толстушка (к тому же на последнем месяце беременности), за весь вечер не раскрыла рта. Не зная, как занять соседку, Бувар заговорил о театре.
— Жена никогда не бывает в театре, — заметил доктор.
В бытность свою в Париже г-н Мареско ходил только к итальянцам.
— Ну, а я, — проговорил Бувар, — я частенько ходил в партер Водевиля смотреть фарсы.
Фуро спросил у г-жи Борден, любит ли она шутки.
— Смотря по тому, какие, — ответила она.
Мэр явно заигрывал с вдовой. Она
— Не хотите ли продать свою ферму? — спросил Фуро у Бувара.
— Ей-богу, сам ещё не знаю…
— Как, даже Экайского участка не продадите? — подхватил нотариус. — Этот участок вам подошёл бы как нельзя лучше, госпожа Борден.
— Да, но господин Бувар слишком дорого запросит, — жеманно ответила вдова.
— Быть может, его удалось бы уговорить?
— Я и пытаться не буду!
— Полно, а что если вы его поцелуете?
— Давайте всё же попробуем, — предложил Бувар и облобызал её в обе щеки под аплодисменты собравшихся.
Почти тотчас же было откупорено шампанское; хлопанье пробок удвоило веселье. Тут Пекюше сделал знак слуге, занавески раздвинулись, и гости увидели сад.
Это было нечто ужасающее, особенно на закате солнца. Утёс торчал наподобие бугра, загромождая лужайку, этрусская гробница придавила грядки шпината, венецианский мост радугой взлетал над фасолью, а хижина казалась издали чёрным пятном, ибо друзья для вящей поэтичности спалили её соломенную крышу. Тисовые деревья в форме оленей и кресел тянулись вплоть до сражённой молнией липы, занимавшей пространство от аллеи до увитой зеленью беседки, где, точно фонарики, висели помидоры. Кое-где мелькали жёлтые круги подсолнухов. Красная китайская пагода казалась маяком, возвышавшимся на пригорке. Озарённые солнцем клювы павлинов ярко вспыхивали, а за калиткой, с которой сбили, наконец, закрывавшие её доски, расстилалась голая равнина.
Изумление гостей доставило истинное наслаждение Бувару и Пекюше.
Госпожа Борден пришла в восторг от павлинов, но гробница вызвала недоумение посетителей, так же как обгоревшая хижина и развалины стены. Затем все гости прошли один за другим по мостику. Чтобы наполнить бассейн, Бувар и Пекюше целое утро лили в него воду, но она просочилась между плохо пригнанными камнями, и дно было покрыто илом.
Гуляя по саду, гости позволяли себе критические замечания: «На вашем месте я сделал бы иначе». — «Зелёный горошек запоздал». — «По правде сказать, здесь у вас похоже на свалку». — «Если будете так подрезать деревья, то никогда не получите плодов».
Бувар объявил, что ему наплевать на плоды.
В буковой аллее он проговорил многозначительно:
— Мы побеспокоили одну особу. Надо попросить у неё извинения!
Шутка успеха не имела. Все знали гипсовую даму давным-давно.
Покружив по
— Как вам это нравится?
Госпожа Борден расхохоталась. Остальные последовали её примеру. Кюре кудахтал, Гюрель кашлял, доктор вытирал слёзы, у его жены сделались нервные спазмы, а Фуро — человек донельзя беззастенчивый — выломал одного Абд-эль-Кадера и положил себе в карман «на память».
При выходе из аллеи Бувар решил удивить посетителей и крикнул во всё горло:
— Сударыня! К вашим услугам!
Тишина! Эхо молчало — должно быть, потому, что при перестройке риги с неё сняли высокую крышу с коньком.
Кофе был подан на пригорке: мужчины собрались было сыграть в шары, но тут все заметили, что из калитки на них глазеет какой-то человек.
Прохожий был худ, чёрен от загара, с тёмной щетинистой бородой; на нём были красные рваные штаны и синяя блуза.
— Налейте мне стакан вина, — проговорил он хрипло.
Мэр и аббат Жефруа сразу его узнали. Он работал прежде столяром в Шавиньоле.
— Ступайте с богом, Горжю, — сказал г-н Фуро. — Просить милостыню воспрещается.
— Милостыню?! — вскричал человек вне себя. — Я семь лет воевал в Африке. Только что вышел из госпиталя. А работы нет. Что ж мне, грабить, что ли? Пропадите вы все пропадом!
Гнев мужчины сразу улёгся, и, подбоченясь, он смотрел на сытых буржуа, горько усмехаясь. Тяготы войны, абсент, лихорадка, нищенское, жалкое существование — всё это читалось в его мутном взоре. Бледные губы дрожали, обнажая дёсны. С высокого багряного неба на него лился кровавый свет, и от того, что он упрямо стоял на месте, всем стало не по себе.
Чтобы положить этому конец, Бувар протянул ему недопитую бутылку. Бродяга жадно выпил вино и пошёл прочь по овсяному полю, размахивая руками.
Поступок Бувара вызвал всеобщее осуждение. Такие поблажки только поощряют простонародье к беспорядкам. Но Бувар, раздражённый тем, что гости не оценили его сада, принял сторону народа, и все заговорили разом.
Фуро восхвалял правительство, Гюрель признавал на свете только одно — земельную собственность. Аббат Жефруа сетовал на равнодушие к религии. Пекюше обрушился на налоги. Г-жа Борден восклицала время от времени: «Ненавижу Республику».
Доктор превозносил прогресс:
— Поверьте, сударь, нам необходимы реформы.
— Вполне возможно, — ответил Фуро, — но все эти идеи вредят делам.
— Плевать мне на дела! — воскликнул Пекюше.
— По крайней мере, дайте дорогу способным людям, — заметил Вокорбей.
Бувару это требование показалось чрезмерным.
— Вы так считаете? — переспросил доктор. — В таком случае грош вам цена. До свиданья! Желаю, чтобы настал потоп, а не то вам никогда не удастся поплавать на лодке в вашем бассейне.