Бувар и Пекюше
Шрифт:
Подали ростбиф; несколько минут слышен был только стук вилок, чавканье да шаги лакеев, которые, скользя по паркету, повторяли два слова: «Мадера! Сотерн!».
Беседа возобновилась благодаря незнакомому господину из Шербура, который спросил, как удержаться на краю пропасти.
— У афинян, которые имеют нечто общее с нами, — заметил Мареско, — Солон обезоружил демократов, повысив избирательный ценз.
— Лучше бы распустить Палату, — заявил Гюрель, — вся смута исходит из Парижа.
— Необходима децентрализация! — сказал
— С широкими полномочиями, — добавил граф.
По мнению Фуро, местные власти должны быть полными хозяевами в округе, могут даже запретить проезд по своим дорогам, если сочтут это нужным.
В то время как одно блюдо сменяло другое — куры под соусом, раки, шампиньоны, салат из овощей, жареные жаворонки, — сотрапезники обсудили множество проблем: улучшение системы налогов, преимущества крупного землевладения, отмену смертной казни; супрефект не упустил случая привести по этому поводу словцо одного остряка: «Пусть господа убийцы начнут первыми!»
Бувар был поражён контрастом между окружавшими его прекрасными вещами и пошлыми разговорами; ему всегда казалось, что слова должны соответствовать обстановке и под высокими потолками должны рождаться великие мысли. Это не мешало ему раскраснеться от удовольствия, и за десертом он видел все блюда и компотницы как бы сквозь туман.
Пили разные вина — бордо, бургундское, малагу… Граф де Фаверж, зная вкусы соседей, велел откупорить шампанское. Собутыльники, дружно чокаясь, предложили тост за успех выборов, а попозже, в четвёртом часу перешли в курительную, чтобы выпить кофе.
На столике, среди номеров «Универ» валялась карикатура из «Шаривари»; там был изображён гражданин, у которого из-под фалд сюртука свешивался хвост с глазом на конце. Мареско объяснил смысл карикатуры. Все долго хохотали.
Гости пили ликеры, стряхивая пепел от сигар на шёлковую обивку. Аббат, убеждая в чём-то Жирбаля, нападал на Вольтера. Кулон дремал. Граф де Фаверж говорил о своей преданности Шамбору.
— Пчелиные ульи доказывают превосходство монархии.
— Зато муравейники — превосходство республики.
Впрочем, доктор уже больше не стоит за республику.
— Вы правы! — сказал супрефект. — Форма государственного строя значения не имеет.
— Если сохранена свобода! — вмешался Пекюше.
— Честному человеку не нужна ваша свобода, — ответил Фуро. — Я не мастер говорить речи, я не журналист. Но уверяю вас: Франция хочет, чтобы ею управляла железная рука.
Все хором стали призывать спасителя отечества.
Уходя, Бувар и Пекюше слышали, как граф де Фаверж говорил аббату Жефруа:
— Необходимо восстановить повиновение. Государство погибнет, если будут обсуждать его указы. Божественное право — вот в чём единственное спасение.
— Вы совершенно правы, граф.
Бледные лучи октябрьского солнца протянулись за лесом, дул свежий ветер; шагая домой по сухим листьям, друзья с облегчением дышали полной
Всё, чего они не смели высказать в замке, вырвалось наружу.
— Какие идиоты! Какая низость! — восклицали они. — Трудно вообразить столь отсталые взгляды! Да и что, собственно, значит божественное право?
Приятель Дюмушеля, профессор, объяснивший им законы эстетики, ответил весьма учёным, обстоятельным письмом.
Теорию божественного права сформулировал при Карле II англичанин Фильмер.
Вот она:
«Создатель даровал первому человеку господство над миром. Оно перешло к его потомкам, власть короля исходит от бога. „Король — образ бога“, — пишет Боссюэ. Отцовская власть в семье учит повиноваться единой воле. Короли созданы по образцу отцов».
Локк опровергает эту доктрину. Родительская власть отличается от власти монарха, ибо любой подданный имеет те же права по отношению к своим детям, как монарх — к своим. Королевская власть существует лишь благодаря народу, государь — избранник народа, — об этом напоминает старинный обряд коронования, когда два епископа, указывая на короля, спрашивали у знатных сеньоров и у простолюдинов, признают ли они его своим государем.
Следовательно, власть исходит от народа. Он имеет право «делать всё, что хочет» — по Гельвецию, «изменить государственный строй» — по Вателю, восстать против несправедливости — согласно Глафею, Отману, Мабли и прочим. А св. Фома Аквинский разрешает народу свергнуть тирана. По словам Жюрье, «народ даже не обязан быть правым».
Удивлённые подобной аксиомой, друзья достали Общественный договор Руссо.
Пекюше одолел его до конца; потом, закрыв глаза и запрокинув голову, приступил к разбору.
Было якобы заключено соглашение, в силу которого личность отказалась от своей естественной свободы.
Общество со своей стороны обязалось защищать личность от несправедливостей природы и передать ей в собственность полагающиеся ей блага.
Но где доказательства, что такой договор был заключён?
Нет доказательств! К тому же общество не даёт никаких гарантий. Граждане занимаются только политикой. Но нужны и ремесленники, поэтому Руссо рекомендует ввести рабство. Наука погубила человеческий род. Театр развращает нравы, деньги ведут к гибели, государство должно заставить народ исповедовать какую-нибудь религию под страхом смерти.
«Как? — удивились друзья. — И это проповедник демократии?»
Все реформаторы подражали Руссо, и потому они достали Исследование социализма Морана.
В первой главе излагается доктрина сенсимонизма.
Во главе государства стоит Отец, одновременно и папа и император. Право наследования отменяется, всё имущество, движимое и недвижимое, переходит в общественный фонд, который распределяется по принципу иерархии. Общественным достоянием управляют промышленники. Но бояться нечего: вождём станет тот, «кто больше любит».