Бувар и Пекюше
Шрифт:
Вокорбей собрался уходить, но Пекюше задержал его.
— Доктор! Вы обо мне забыли.
Жалко было смотреть на его жёлтую физиономию с чёрными усами и прядями волос, свисавшими из-под неумело повязанного фулярового платка.
— Примите слабительное! — сказал доктор и, дав ему шлепка, как мальчишке, проворчал:
— Слишком чувствительные нервы, слишком артистическая натура!
Такая фамильярность понравилась Пекюше. Он успокоился и спросил Бувара, как только они остались одни:
— Ты думаешь, у меня нет ничего серьёзного?
— Конечно,
Они сделали выводы из разговоров гостей. Для каждого нравственная ценность искусства заключается в том, что соответствует его интересам. Литературу никто в сущности не любит.
Затем они перелистали печатные брошюры графа. Они требовали всеобщего избирательного права.
— Сдаётся мне, — сказал Пекюше, — что скоро у нас начнется заваруха!
Ему теперь — может быть, из-за желтухи — всё представлялось в чёрном свете.
6
Утром 25 февраля 1848 года в Шавиньоле стало известно со слов одного приезжего из Фалеза, что в Париже строят баррикады, а на следующий день на стене мэрии вывесили плакат о провозглашении Республики.
Это великое событие привело жителей Шавиньоля в смятение.
Но когда пришло известие, что кассационный суд, апелляционный суд, счётная палата, коммерческий суд, нотариальные учреждения, сословие адвокатов, государственный совет, генералитет и сам господин де ла Рошжаклен признали временное правительство, все вздохнули с облегчением; прослышав, что в Париже сажают деревья свободы, муниципальный совет решил, что Шавиньоль должен последовать примеру столицы.
Бувар радовался победе народа и в порыве патриотизма пожертвовал одно дерево. Пекюше тоже был доволен — падение королевской власти подтверждало его давнишние предсказания.
Горжю, усердный их помощник, выкопал один из тополей, обрамлявших луг за бугром, и приволок его в указанное место, на пустырь Па де ла Вак у въезда в посёлок.
Все трое пришли на церемонию задолго до назначенного часа.
Вот затрещал барабан и показалось торжественное шествие: впереди серебряный крест, за ним двое певчих со светильниками, священник в ризе и епитрахили; его сопровождали четыре мальчика из хора, пятый нёс ведро со святой водой, позади шёл пономарь.
Аббат взошёл на край ямы, куда посадили тополь, украшенный трёхцветными лентами. Напротив стоял мэр с двумя помощниками — Бельжамбом и Мареско, дальше почётные граждане — граф де Фаверж, Вокорбей и Кулон, мировой судья, старикашка с сонным лицом; Герто надел полицейскую фуражку, а новый школьный учитель, Александр Пти, — свой праздничный наряд: поношенный зелёный сюртук. Пожарные выстроились в ряд, — сабли наголо, — под командой Жирбаля, а против них блестели на солнце старые кивера с белыми бляхами времён Лафайета; не больше пяти-шести, ибо национальная гвардия Шавиньоля сильно поредела. Позади толпились крестьяне с жёнами, рабочие с соседних фабрик, мальчишки; Плакван, сельский стражник, мужчина пяти футов и восьми дюймов ростом, сдерживал их напор, бросая грозные взгляды и прохаживаясь перед ними со скрещенными руками.
Кюре
Заклеймив королей, он восславил республику. Не именуют ли её республикой науки, республикой христианской? Что может быть безгрешнее первой и прекраснее второй? Иисус Христос оставил нам великую заповедь: древо народа — это древо креста. Дабы приносить плоды, религия нуждается в милосердии, и священник, во имя милосердия, заклинал свою паству соблюдать порядок и мирно разойтись по домам.
После этого он окропил дерево святой водою и призвал на него благословение божие.
— Да растёт оно и расцветает, да напоминает нам о дне освобождения от рабства, да крепнет наше братство под благодатной сенью его ветвей. Аминь!
Множество голосов подхватили «аминь», раздался барабанный бой, и клир с пением Te Deum направился обратно к церкви.
Церемония эта произвела превосходное впечатление. Простой народ увидел в ней счастливое предзнаменование, патриоты оценили оказанную им честь — уважение к их верованиям.
Бувар и Пекюше считали, что следовало поблагодарить их за подарок, хотя бы упомянуть об этом, и они поделились своей обидой с графом и доктором.
Им ответили, что это пустяки, мелочи, не имеющие значения. Вокорбей был в восторге от революции, де Фаверж тоже. Он ненавидел Орлеанов. Пусть убираются навсегда, скатертью дорога! Отныне главное — народ, всё для народа! В сопровождении своего управляющего Гюреля граф пошёл догонять священника.
Фуро, недовольный церемонией, мрачно шагал, понурив голову, между нотариусом и трактирщиком; он опасался беспорядков и невольно оглядывался на стражника с капитаном, которые дружно бранили нерадивость Жирбаля и дурную выправку его команды.
Толпа рабочих прошла по дороге, распевая Марсельезу. Среди них, размахивая палкой, маршировал Горжю. Учитель Пти с горящими глазами шёл следом.
— Не нравится мне это! — сказал Мареско. — Орут во всю глотку, беснуются.
— Боже мой, что за беда? — возразил Кулон. — Пускай молодёжь веселится.
Фуро вздохнул:
— Хорошо веселье! Доведёт оно их до гильотины.
Ему мерещились восстания, казни, всякие ужасы.
Волнения Парижа нашли живой отклик в Шавиньоле. Жители стали подписываться на газеты. По утрам на почте толпился народ, служащая не справлялась с делом; хорошо, что ей иногда помогал капитан. Многие подолгу задерживались на площади, обсуждая последние новости.
Первый яростный спор разгорелся из-за Польши.
Герто и Бувар требовали её освобождения.
Де Фаверж держался другого мнения.
— По какому праву мы туда сунемся? Это восстановит против нас всю Европу. Надо быть осторожнее.
Все его поддержали, и двум защитникам Польши пришлось прикусить языки.
В другой раз Вокорбей стал восхвалять циркуляры Ледрю-Роллена.
Фуро пристыдил его, сославшись на 45 сантимов.
— Зато правительство уничтожило рабство, — возразил Пекюше.