Буйная Кура

Шихлы Исмаил

4

Каждый эту ночь пережил по-своему. Когда стало темнеть и начал утихать дневной шум, Зарнигяр-ханум ушла в боковую комнату. Слуги принесли ей ужин, но она не дотронулась до пищи.

Салатын, не отходившая от матери и весь день плакавшая вместе с ней, умоляла ее поесть, чтобы подкрепить силы. Но Зарнигяр-ханум даже не посмотрела на еду.

Постепенно совсем стемнело. Салатын хотела зажечь лампу, но мать резко и зло остановила ее:

– Не смей! Ложись где-нибудь и умри! Мою лампу погасил сам всевышний.

– Мама, да перейдут ко мне твои горести, ведь тоскливо

целый вечер сидеть в темноте.

– Кому из нас сейчас тоскливее - тебе или мне?

– Разреши зажечь лампу.

– Я сказала тебе - сиди! Я еще сделаю так, чтобы и очаг этого дома никогда не зажегся.

– Ради брата, прошу тебя.

– Да, чтоб сдохли вы все: и твой брат и ты! Оставь меня, говорю!

– Мама, как ты можешь так говорить о брате?

Обезумевшая женщина и правда не знала, что говорит. Теперь после своих ужасных слов Зарнигяр-ханум словно проснулась. Тотчас вспомнила она, что Шамхал еще не вернулся домой.

– Пусть накажет бог твоего отца, доченька! Он так запутал меня, не знаю, что говорю.

Салатын обняла мать, стала целовать ее лицо, глаза, и обе снова заплакали.

– Умоляю тебя, мама, не проклинай моего брата Шамхала.

Мать и дочь сидели в комнате, а между тем все звуки уличной жизни достигали их и приносили обиженной хозяйке дома еще большие страдания. Так, Зарнигяр-ханум всегда выходила во двор, когда скот возвращался с пастбища. Положив руки на пояс, она отдавала распоряжения слугам, следила, как доят коров, накормлены ли куры и же собаки. В этот вечер она не вышла из комнаты. Когда вдалеке над Курой заржал конь, Зарнигяр-ханум поняла, что это возвращается с охоты муж, и ее начала бить дрожь. По звукам она угадывала все: и как подошла ко двору скотина, и как ее загоняли в хлевы, и как спускали с цепи собак.

До вчерашнего дня жизнь Зарнигяр-ханум текла спокойно и счастливо. Рядом находился сын Шамхал, рядом был и Джахандар-ага, которого она любила больше всех на свете и которого, обнимая за шею, называла всегда "мой сокол". Бывало, он сидел на навесе, отдавая распоряжения, все находилось в разумном хлопотливом движении, и сама Зарнигяр-ханум тоже принимала участие в этих хлопотах и была счастлива. А теперь?

Все последние дни она жила ожиданием. Со дня на день должен вернуться из Гори ее младший сын, и они отпразднуют его обручение. Два года Зарнигяр-ханум исподтишка зорко наблюдала за деревенскими девушками. Купались ли они в Куре, гуляли ли на свадьбе или на другом празднике, занимались ли делом, всюду Зарнигяр-ханум выбирала среди них невесту сыну.

Ашраф был ее любимцем, последышем, как часто говорила сама Зарнигяр-ханум. Она мечтала о том, что подберет ему лучшую девушку села и сыграет самую пышную свадьбу. Ведь и сам Ашраф был не чета другим парням. Во всей округе не было такого красивого, приятного и воспитанного парня. Про таких удачных детей говорят, что они появились на землю при вспышке молнии. При всяком удобном случае Зарнигяр-ханум расхваливала своего сынка и, правду сказать, имела для этого основания.

Если во всей округе было два образованных человека, то одним из них был Ашраф.

Конечно, сама

Зарнигяр-ханум. никогда не держала в руках ни книг, ни тетрадей, ни карандаша, не

понимала, что такое учение, но все же она видела, что ее младший сын заметно отличается от других парней и даже от родного брата Шамхала.

Месяц назад они посватались в один богатый дом, в дом кази1, и получили согласие. Теперь оставалось только вызвать из Гори Ашрафа и все приготовить к торжеству обручения. Именно для этого Джахандар-ага и поехал на ярмарку. Но вместо тканей и подарков для невесты привез Мелек!

Как только Зарнигяр-ханум вспоминала об этом, у нее пол качался и плыл под ногами и больно сжималось сердце.

"Чтобы тебе опозориться на всю округу, - проклинала она своего мужа, чтобы ты никогда не мог посмотреть своим детям прямо в глаза".

Когда на дворе разожгли костер и начали свежевать оленя, бедная женщина разгневалась еще больше:

"Чтобы ты ослеп, чтобы всемогущий сломал тебе спину, когда ты обнимешь свою дрянь. Скажите пожалуйста, как быстро он сходил на охоту. Его родной сын бродит неизвестно где, а он мечтает о шашлыке. Чтобы в горле у тебя застрял тот шашлык! Подожди, и застрянет! В новом кувшине вода всегда прохладнее, но это ненадолго. Угощай, угощай ее шашлыком из оленьего мяса! Но на меня не пеняйте, если все мое горе перекинется на вас".

Салатын видела страдания матери, но что она могла сделать. У нее не было даже слов, чтобы утешить ее.

Таптыг открыл ногой дверь и осторожно протиснулся в комнату. Чтобы не уронить то, что он нес, ему пришлось податься плечом вперед. А нес он большой недавно луженный и оттого ярко блестевший поднос. На подносе кроме шашлыка лежали только что выпеченные лепешки и пучки зеленого лука.

Таптыг поставил перед хозяйкой дома поднос.

– Ханум, я сам приготовил. Ешьте, пока горячий.

Аромат шашлыка, посыпанного перцем и мятой, заполнил всю комнату. Салатын быстро встала. Для того чтобы показать пример, она потянулась к подносу. Но мать, словно ужаленная, бросилась вперед, взяла в руки поднос и с шумом выбросила во двор. Куски мяса рассыпались по земле. Медный поднос, ударившись о камень, зазвенел, закружился и упал на траву.

Зарнигяр-ханум закричала слуге:

– Ступай собери и отнеси своему господину. Пусть подавится. Пусть подавится и она.

Таптыг хотел что-то возразить, но Зарнигяр-ханум затопала ногами, крича:

– Убирайся вон! Не то я сейчас сделаю из тебя тесто.

Слуга поклонился и вышел. Гнев душил Зарнигяр-ханум.

"Нет, я разрушу весь этот дом. И переверну его вверх ногами. Вода перестанет течь к этому очагу. Этого позора я не стерплю. Я же не с улицы безродная дрянь. У меня есть братья. Слухи дойдут до них, и они не замедлят прийти сюда. Да я и сама, я им сейчас покажу..."

Окончательно разъярившаяся женщина хотела тотчас идти и расправиться с мужем и его новой женой, но вспомнила всю утреннюю историю и немного поостыла. Съежившись, сиротливо устроилась в уголке тахты. Поняв, что неоткуда ей ждать утешения и помощи, снова дала волю слезам.