Буйная Кура
Шрифт:
– Нравится?
Ашраф вздрогнул, оторвался от дум. Люди, как бы выросшие в его глазах до настоящей величины, вновь уменьшились и уместились на небольшой фотографии под стеклом. Он улыбнулся.
– Очень хорош мужчина. Кто он тебе?
– Это мой отец.
– Отец?
– Что же в этом удивительного?
– А ты разве не русский?
– Откуда ты взял?
– А кто эта женщина?
– Мать. А вот это я, похож?
– Очень похож. Только без усов и без бороды.
Ашраф почувствовал, что этот разговор не так уж по душе Ахмеду
– А где они сейчас?
– В Шуше.
– Почему они не приезжают к тебе?
– Ну, видишь ли... Мы поссорились.
Ахмед махнул рукой, словно хотел отогнать недоброе и горестное воспоминание, и постарался улыбнуться:
– Лучше не будем вспоминать.
Они замолчали. Ашраф отвел взгляд от фотографии на стене и посмотрел на книги.
– Ты прочитал все эти книги?
– Да. И тебя научу. Ты научишься читать и писать по-русски.
– У меня есть двое друзей, ты их тоже научишь?
– Почему же нет? Пусть приходят. Я научу вас всему: разбираться в карте, рисовать, считать, только приходите. Мы вынесем из одной комнаты вещи и превратим ее в класс. И будет у нас своя школа. Правильно я говорю?
– Очень хорошо. Назло молле Садыху мы все придем к тебе. Только ты не отказывайся от своих слов.
– Не откажусь.
– Он долго молчал, испытующе глядел на своего маленького друга.
– Знаешь, Ашраф, давай будем настоящими друзьями. Ты мне очень нравишься. Стань мне братом. Согласен? Да?
– Согласен. Нас было два брата, я и Шамхал. А теперь будет трое, радостно ответил Ашраф.
2
Дорожный фаэтон, ехавший по большаку, приближался к селу. Кони устали. Как ни понукал их фаэтонщик, как ни погонял кнутом, резвости и быстроты в них уже не было. При щелкании кнута они, правда, немного оживлялись или делали вид, что оживляются, фаэтон скрипел по каменистой дороге громче, однако через десять шагов лошади словно забывали про кнут и переходили на црежний шаг.
Устал и сам фаэтонщик. Долгая и пустынная дорога утомила его. Но все же он не падал духом и надеялся к вечеру во что бы то ни стало быть в Тифлисе.
Пассажир, напротив, не казался усталым. Он сидел несколько боком, закинув ногу на ногу и спокойно обозревал почти не плывущие навстречу окрестности. Он глядел на домики, рассыпавшиеся по отлогому берегу Куры, на стада, бродящие по долине. Стояла жара. Теплый ветер, прилетающий откуда-то из-за холмов, лениво начинал свиваться в столбы, увлекая кверху пыль, и, постояв и покружившись так на одном месте, двигался дальше вниз по долине в сторону реки.
Фаэтонщик заскучал. Чтобы забыться от долгой и однообразной дороги, он хотел затеять с пассажиром разговор, надеясь услышать какой-нибудь забавный случай, интересное происшествие. Он повернулся и поглядел на пассажира, но тот в это время сидел, прикрыв глаза и покачиваясь в такт качающемуся фаэтону. Может быть, он дремал.
Солнце
– Негодяй и сын негодяя. Сидит, как набрал в рот воды, - выругался про себя фаэтонщик.
– За всю дорогу ни одного слова.
– С досады он опять защелкал кнутом, кони дернули, фаэтон покачнулся, пассажир открыл глаза.
– Жарко. Не стоило бы гнать лошадей.
Фаэтонщик, услышав голос пассажира, обернулся. Он показал кнутовищем на солнце, давно перевалившее через зенит.
– Опоздаем, если не погонять,
– Так и так сегодня уж не доедем до Тифлиса.
– Где же мы заночуем? Насколько я знаю, по этой дороге нет караван-сараев.
– Завернем в какое-нибудь село.
– Не боитесь?
– Кого бояться, помилуйте.
– Татар4.
Пассажир удивленно поднял брови:
– Они сделали тебе что-нибудь плохое?
– Нет.
– Так отчего же ты их боишься? Или не любишь?
– Не знаю. Говорят, что они нас не любят.
– Нас? Кого?
– Русских.
Фаэтонщик, почувствовав, что пассажир рассердился, решил говорить осторожнее. "Кажется, я сказал что-то лишнее. Надо было сначала узнать, кто он такой. Может, он и сам татарин, поэтому и сердится. По лицу, конечно, не скажешь: бородка-то у него не татарская. Да и то сказать - нынешние люди, не поймешь, кто они. Образованные татары меняют свое лицо". Возница несколько раз ударил кнутом лошадей, потом снова повернулся назад.
– Простите, господин хороший, имени я вашего не знаю...
– Алексей Осипович.
– Значит, вы русский?
– Да. А что такое?
– Я совсем испугался, подумал, не татарин ли вы?
– А что в том плохого, если бы я был татарин?
– Ничего, только я сказанул как будто лишнее.
– В этом виноваты не вы.
Они замолчали. Фаэтонщик, поняв, что с таким человеком не разговоришься, занялся лошадьми. Алексей Осипович, откинувшись на сиденье, стал глядеть на белые облака.
"Откуда такие подозрения? Почему люди боятся, остерегаются друг друга? Разве быть татарином хуже, чем англичанином или русским? Разве не бог создал всех людей? Разве все они не дети одной природы? К чему же это различие? Кто разделил людей на родных и пасынков? Отчего этот русский мужик, который ради куска хлеба с утра до вечера мерит дороги, так отзывается о народе, вовсе ему незнакомом. Кто в этом виноват? В результате этих дурацких мыслей местные народности смотрят на нас с подозрением. Немало виноваты и мы, интеллигенция. Разве нет среди нас таких, как-бы это сказать... солдафонов, кто жаждет показать свое господство, кто не хочет, чтобы все эти народности жили спокойно в своем доме? Разве даже в нашей семинарии мало таких людей?"