Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Люди, как и везде, много хороших, есть и дурные. Любят свои горы, свободу, не страшатся смерти, — вспоминая чеченцев, бившихся за Дады-Юрт, отвечал Небольсин.
— А чеченки? Верно, огонь? — засмеялся Соковнин.
— Не знаю. А что касается разных историй, рассказанных очевидцами, — подчеркнул Небольсин, — то девять из десяти — ложь. Горские женщины ненавидят нас. Они, вместе с мужьями и братьями, бьются до самой смерти, — опять припомнив боевую башню Дады-Юрта и запершихся в ней чеченских женщин, сказал он.
— А Тифлис? Каков
— Он собирается к Паскевичу. Там теперь раздолье для нашего брата, — кивая на Соковнина, сказал Киприевский.
— …Турки разбиты… — донеслось до них из-за портьеры. — Его сиятельство граф Паскевич блистательно заканчивает войну…
— Еще одно «сиятельство» с Гостиного двора. Через год и его сочтут родовитым и в Бархатную книгу особо занесут, — перебил кто-то говорившего о Паскевиче.
«Где я слышал этот голос?» — напрягая память и прислушиваясь, мучительно вспоминал Небольсин.
— Велика храбрость — гнать турок, то ли дело чечены или дагестанцы, — продолжал тот же голос. — Я десяток персюков и турок за одного чечена отдам.
— А что, князь, люты?
— Дикие звери. Ни страха, ни трепета не знают. На штыки идут с криком «алла»… Засучит такая бестия рукава своей черкески и с кинжалом бросается один на роту наших. А есть такие, что в одной руке кинжал, в другой — шашка. Его на штыки подымают, а он норовит кинжалом солдата достать.
— Ах, окаянные!.. Да как же с такими справиться! Как воевать с ними? — раздались возмущенные голоса.
Небольсин, отложив в сторону вилку, жадно слушал голос за портьерой.
— Русская доблесть, господа! Вот видите этот крест святого великомученика Владимира? Получен он мною за жестокий, я бы сказал, редкий и неповторимый по лютости бой в Чечне. Получили мы приказ взять и уничтожить большой аул этих бездельников. Не помню уж, как он назывался, не то Дядя-Юрт, не то Деди-Юрт. Это неважно. Командовал отрядом я. Окружили аул ночью, утром штурм. Три часа бились в рукопашной. Подо мною два коня были убиты. Сломалась шашка, взял другую… руки чуть не по локоть в крови… Уничтожили мы этот Дядя-Юрт, всех перебили, только и у нас потери огромные. Меня за этот бой генерал Вельяминов к Георгию представил, но…
— Что с тобой? — глядя на переменившегося в лице Небольсина, спросил Киприевский.
— Одну, только одну секунду, — умоляюще остановил его Небольсин.
Лицо его стало суровым и напряженным. Он почти касался драпировки, из-за которой слышался спокойно-барский, неторопливый густой баритон.
— …Тяжелый был бой… Солдаты этого Ермолова просто мужики. Без шпицрутенов и плетей их не поднимешь с земли… а казаки… — В голосе рассказчика проскользнули презрительные нотки. — Сброд! Необученные, не знающие порядка хамы, считающие себя вольными людьми. Пока я поднял с земли этих вояк, пришлось сломать трость и нагайку. Да и офицеры у Ермолова
Небольсин отдернул портьеру и шагнул в зал.
— Что с ним? — спросил Соковнин, бросаясь за штабс-капитаном.
— Вот этот крестик я получил за бой, где смерть витала надо мной. Не хвалясь скажу, господа, Георгия хотел мне дать командир отряда, офицеры поздравляли меня, но… Ермолов заменил Владимиром… После этого я не счел возможным оставаться под его началом и попросил военного министра о возвращении обратно в Россию.
— Вы лжете, полковник Голицын! Все, что вы здесь рассказали, — ложь!!! Ложь от первого до последнего слова! — громко, неожиданно для всех находившихся в зале раздался голос.
— Как?.. Кто это говорит? — вскидывая голову и обводя взглядом зал, спросил Голицын.
— Это говорю я! Офицер, который от начала и до конца боя под Дады-Юртом был впереди, в егерских цепях, где вас не было, да и не могло быть. Вы находились далеко позади, вместе с командиром отряда полковником Пулло. И никого не поднимали нагайками, никому не показывали примера храбрости…
— Молчать!.. Как вы смеете!.. — багровея и тяжело поднимаясь с места, закричал Голицын.
Но Небольсин, не обращая внимания на его крик, продолжал:
— Солдаты и офицеры Кавказского корпуса, которых вы сейчас поносили, не чета вам. Это истинные герои и защитники России, а вы — трус и хвастун!! Никто не представлял вас к Георгиевскому кресту, да и не за что было. Вы и пули-то не слышали в этом бою, и Владимира вам дал полковник Пулло из желания угодить титулованному столичному гостю.
— Молчать… Я приказываю вам!.. — трясясь от гнева, делая порывистое движение вперед, на весь зал закричал Голицын.
За столиками уже давно перестали есть и разговаривать. Все с нескрываемым интересом и любопытством, одни негодуя, другие довольные разразившимся скандалом, глядели на них.
— Не кричите, я вам не холоп! Что же касается вашего отъезда, то генерал Ермолов просто выгнал вас за ненадобностью с Кавказа.
— Кто вы такой? — с ненавистью глядя на офицера, спросил Голицын.
— Я штабс-капитан Небольсин. А вы — лжец, хвастун и убийца вашей крепостной актрисы, — чеканя каждое слово среди воцарившейся в зале тишины, произнес Небольсин.
— А-а!.. — только теперь узнав Небольсина, прохрипел князь. — Я понимаю, в чем дело. Вы… вы…
Киприевский, неподвижно стоящий возле Небольсина, резко поднял руку и решительно сказал:
— Не превращайте, господа, разговор благородных дворян в базарную ссору подлых людей. — И обернулся к растерянно сидевшим приятелям Голицына. — Если его сиятельству, — он пренебрежительно кивнул на оцепеневшего от оскорбления Голицына, — захочется проявить свою храбрость на дуэли с моим другом Небольсиным, прошу прислать секундантов ко мне по адресу: Английская улица, дом дворянина Шведова, улану Киприевскому.