Буйный
Шрифт:
— Ясно. А родители как же?
— Отца никогда не видела. А мать умерла во время родов.
— Мне очень жаль, малышка, — искренне сказал, хотел её за руку взять, но побоялся.
Чёрт!
— Да всё нормально. Это было двадцать два года назад. Дедушку жаль. Он у меня один остался. Единственный родной и близкий человек на этом свете. Надеюсь, всё обойдётся.
— Конечно, всё будет хорошо. Главное — верить в лучшее.
— Спасибо. Тебе, — повернула голову в мою сторону. Боги! Сколько же нежности в этом грустном
— Да фигня, — тоже смутился, почесав затылок. — Если тебе станет легче, то мои предки вообще меня сдали в детдом. Якобы из-за того, что не могли со мной справиться. Батя меня пизд*л чуть ли не каждый день. А мать бухала. А потом скончалась от рака желудка. Даже несмотря на их скотское отношение к родному ребёнку, я до последнего вздоха пытался раздобыть денег на лечение матери.
Зачем я лью на Алю своё дерьмо? Из-за пива, наверное. Давно не пил, стал, видать, пятикапленым хлюпиком.
— Ужасно. И я тебе сочувствую, — внезапно девчонка вздрогнула и подсела ближе ко мне, не отрывая взволнованного взгляда.
У меня пересохло во рту, когда я невольно уставился на припухшие ссадины на бархатистой коже златовласки.
— Дай посмотрю… — протянул руку к её личику. Девушка дернулась. Попятилась назад. В серо-зеленых радужках полыхнул уже знакомый грёбанный испуг. Да-а-а, зашугали её, видать, знатно, те долбанутики. Уроды! Вот теперь нисколько не жалею, что в болте притопил тварей. Очистил, так сказать, землю от говна. — Не бойся. Просто покажи мне свои раны. Доверься мне, девочка. Пожалуйста.
Она закрыла глаза. Вздохнула.
Медленно поднес руку к её кукольному личику. Первое прикосновение шершавыми подушечками пальцев... И увидел, как по рукам девушки бегут волны мурашек.
Да, моя сладкая! Какая же ты… удивительная и чувствительная.
Аля больше не шарахалась от меня, как от бешеного пса. Такое ощущение, что она сама начала льнуть к моим рукам, будто особо остро в них нуждалась.
А вот это правильно, малышка. Очень хороший знак!
— Не больно? — медленно погладил левую скулу и двинулся по направлению к виску, обследую припухшую переносицу. В тот момент, касаясь маленького курносого носика, я рефлекторно сжимал челюсти. От злости.
Не мог больше видеть эти уродливые побои на ангельском личике крошки.
Хотелось рвать и метать! Хотелось на хрен порешать всех недоробков в этой дерьмовой глуши.
— Нет, — ответила одними губами. Кончиком языка облизала нижнюю губку.
Чёёёрт!
Это нереально заводит! Провоцирует! Превращает в невменяемого психа!
Как же хочется впиться ей в затылок пальцами, рвануть на себя и попробовать эти пухленькие, бледно-розовые зефирки на вкус.
Зверь в трусах дёрнулся, налился кровью, стал твёрже алмаза.
В этот момент девочка невольно покосилась на мой пах, что буквально на глазах утроился в размере, причиняя моим ногам
— Мне н-надо… Надо идти. Там коровы… В общем, их… подоить.
Прежде чем я успел что-либо вякнуть в ответ, она вскочила со стула, со звоном опрокинула табуретку на пол и со скоростью летящей стрелы удрала вон из дома.
Грохнул кулаком по столу, матерясь одними губами.
Да что с тобой не так, девочка?!
Ты какая-то неправильная.
***
Дал ей немного времени побыть в одиночестве. А сам пока намывал посуду и занимался уборкой. Девочка вернулась в дом примерно через час.
Решил высказать ей прямо в лоб всё, что думал об этой её «прогулке» впотьмах.
— Почему так долго? — чуть ли не набросился с порога и не сбил паршивку с ног. — Ты где была? Время видела? Я уже собирался идти тебя искать.
Как обычно малышка шарахнулась от меня на добрых три метра. Но уже не так тряслась, как вчерашним вечером.
— Да я… это… ну, корову кормила. И кур, — смутилась, прижалась спиной к стене, глядя на меня таким несчастным взглядом, как голодный и брошенный на произвол судьбы котёнок.
— А если бы снова кто-то напал? А? Почему с собой не позвала?
— Со мной бы Пирожок. Он бы лай поднял, — оправдывалась, будто маленький ребёнок. И покраснела. Боже! Как же я обожаю эту её застенчивость. А розовые щёчки делают Алю ещё более привлекательной. И желанной. До рези в мошонке, бес тебя задери.
— Кто был? Пирожок? Что за?
— Ну пес мой. Ретривер.
— А-а-а, тьху ты! Ну успокоила, блин. Где же этот твой защитник был, когда тебя… — запнулся, прочистил горло. — Эти…
Хватит, придурок!
Не дави на больное, иначе снова слезами хату топить будет.
— Ладно, забей. Я спать очень хочу. Покажешь, где у тебя тут можно завалиться? — потянулся, зевнул, слегка размял затёкшую спину и энергично махнул руками. — Не очень бы хотелось снова храпеть на полу. Кости болят.
Это был как бы намёк на то, что можно устроиться вдвоём. На одной лежанке. Ух, я бы отогрел крошку, на случай, если бы она снова замёрзла. Так бы отжарил, что в поту бы у меня вся под утро проснулась.
— Угу, — всхлипнула. — Идём покажу. И простыни чистые постелю.
— Кстати, если у тебя вдруг не найдется лишней койки или одеяла, мы можем… и вдвоём на одной. В тесноте, как говориться, да не в обиде, — улыбнулся до самых ушей, довольный своим больным остроумием, как чеширский кот. — Мало ли, знаешь, твой дедушка расстроится, или хуже, разозлится, если вдруг какой-то здоровый незнакомый лоб приляжет на его постельке.
Отличная попытка, мужик. Но безнадёжная.
Она сделала вид, что не услышала. Лишь ссутулилась, как бы защищаясь от мира сего, обняла себя руками и зашагала в сторону соседней комнаты, а я за ней след в след попёрся.