Быль о полях бранных
Шрифт:
Князь Борис за бражным столом от души смеялся над бессилием посланника московского.
— Они меня что, попом-черноризцем испугать вздумали? — говорил он своим собутыльникам. — Лучше б дружину добрую для усмирения пригнали. Ха-ха-ха!
Зря он так говорил. На следующий день вдруг и соборный Спасо-Преображенский храм, и все до единой церкви в Нижнем Новгороде оказались закрытыми: на дверях восковые печати со знаком патриарха Константинопольского! И снять эти печати мог только тот, кто их наложил, то есть Сергий Радонежский...
В то время вся жизнь людская и сама смерть, особенно в городах, вершилась святостью храмов господних. И вдруг они бездействуют!
103
Расстрига — бывший священнослужитель, лишенный сана
Всякое, даже самое благое деяние христианина без церкви — зло! А если учесть, что у руссов сколько дней в году, столько праздников и поминаний было, то... То уже через неделю небо нижегородцам с овчинку показалось. И все-таки храбрый князь Борис Городецкий продержался еще три дня сверх этой недели...
Теперь те, кто еще недавно слезно молил заступника занять престол Нижегородско-Суз-дальский, колья готовили, чтобы штурмом взять детинец и силой выдворить благодетеля из города. К тому же великокняжескую церковь в детинце Сергий Радонежский не закрыл, а значит, сам Борис Константинович не осквернился в принудительном безбожии. В крепость же никого из простых людей не пускали. Это взъярило народ еще больше.
Когда князь Городецкий с дружиной своей покидал город, вослед ему проклятья гремели.
Так один немощный старец воцарил мир на Руси и распахнул ворота столицы Нижегородско-Суздальской земли перед ее законным хозяином — бесталанным Дмитрием-Фомой.
Теперь понятно, почему, отъезжая в Москву летом 1377 года, Дмитрий Константинович командовать войском на реке Пьяне оставил бездарного сына своего Ивана, а не многоопытного брата Бориса. Боялся!..
На Покров [104] в Нижний Новгород ступила московская тяжеловооруженная дружина воеводы Боброка. Дмитрий Константинович встретил союзных ратников со всем почетом боярским [105] . Воины расположились на посаде в раскинутых заранее шатрах. А Боброк был зван к великокняжескому столу.
104
1 октября. Все даты даны по старому стилю.
105
Почёт боярский — свита великого князя.
После здравицы хозяину, только пригубив вина, неулыбчивый воевода московский заявил твердо:
— Надобно дело вершить. Дозор князя Бориса донес, что Арапша-хан с войском и полоном русским недалеко за рекой Сережей стоит. Не было б беды. Мало там дружины русской.
Дмитрий Константинович поморщился: гонец с теми же вестями и у него был. Но ведь
— Когда ж полон выручать будешь?
— Как только Семен Мелик с грамотой от Великого Князя Московского и Владимирского приедет. Скоро, надо думать.
— А пошто он грамотку с тобой не прислал? — съехидничал Дмитрий-Фома.
Боброк не ответил, потребовал обещанное:
— Где кони для дружины моей?
— Седлают. Не бойсь, мое слово крепко.
— Ты поедешь ли к Засечному Броду?
— Нет! Чай, без меня управитесь, — поспешно ответил Дмитрий Константинович уже без всякого ехидства, а в глазах испуг застыл.
— Добро, — насмешливо блеснул черными очами бесстрашный воевода и, прозвенев броней, вышел вон.
Кони для московских ратников уже были оседланы. Боброк попусту ждать не любил, и дружина его, часа не медля, скорой рысью двинулась в поход к пределу Нижегородской земли...
Крепость на берегу реки Сережи открылась в полдень следующих суток. Здесь грозой веяло, дозоры предупредили: татары в двух верстах на той стороне стоят. Река к осени совсем обмелела: курица вброд перейдет и заяц перескочит. Надо быть предельно осторожным. Однако Дмитрия Михайловича Боброка учить — зря время тратить. Он никогда и никому не поддавался на хитрость, сам умел любого подвести под внезапный удар. Собственные воины называли князя Волынского кудесником [106] , а татары — кара-мангус, то есть «черный дух».
106
Куд'eсник — в славянской и древнерусской мифологии: прорицатель, волшебник, колдун.
В пограничной крепости, кроме постоянной дружины из пятисот ратников, расположился полк Бориса Городецкого и оставшиеся в живых, после избиения руссов на реке Пьяне, воины Родиона Осляби с частью нижегородцев. За стенами твердыни было тесно, поэтому для московской рати заранее приготовили укрепление с валом на берегу реки, как раз напротив главного брода на Сереже.
Татары не таились. Днем ездили спокойно по тому берегу и руссов не задирали. Ночью неподалеку были видны многочисленные огни их походных костров.
— Ордынцев тут не более пяти тысяч в голове с самим Арапшей-ханом, — доложил Боброку князь Борис Городецкий. — Остальные его полки в Булгар-граде, в крепости Мукши и в златом граде Гюлистане стоят.
Воевода молча слушал. Борис рассказывал спокойно, но, как ни старался, не смог побороть жгучего любопытства, спросил все же:
— Сколько ж злата-серебра хочешь отвалить Арапше-хану за полон русский?
— Прости, брат, — уклонился от прямого ответа воевода Боброк: сам он этого не знал, а врать не хотел. — То дела Великого Князя Московского и Владимирского Димитрия Иоанновича, а я только слуга ему. У меня никакого злата с собой нету. Видать, Москва с Ордой сама расчет произведет.
Борис Константинович не обиделся, хотя ему не все было ясно в этом деле. Например, зачем тут оказался сам хан татарский — для обмена пленных мог ведь и мурзу какого-нибудь послать. Правда, и полон такой стоил недешево... Одно князь Городецкий знал твердо: его братец Дмитрий-Фома категорически отказался платить за попавших в неволю соотечественников. Да и, похоже, совсем не деньги были нужны свирепому ордынскому военачальнику. Но что же? И Борис предложил:
— Воев у нас нынче много. Давай ночью нападем на поганых и своих силой выручим.