Была ли полезна тебе жизнь?
Шрифт:
– Виктор, – представился я, протянув ему руку для рукопожатия.
– Дмитрий, – с легким удивлением изменив тон, подав руку мне.
– Дима, не стоит сейчас себя рвать, смерти желать точно нельзя. Понимаю тебя, хочу просить, не желай смерти, – мирно сказал я тихим голосом, пытаясь хоть как-то вразумить его. Так как его слова резанули моё сердце злостью и глубокой обидой.
– Ты прав, ну её, просто забыть этого не могу, – сказал он уже спокойным голосом.
– Нас сейчас отправят в карантин. Тебя с первоходами, меня к второходам. Правила такие. Там уже полегче будет. Начнёшь многое понимать, что-то подскажут. Блин, опять
– Хорошая девчонка очень. Буду просить ждать, хочу жить с ней. Мама её полюбила, я тоже не нахожу места без неё. Встречались два месяца. Наверное, рано было в ЗАГС идти, рано. С первой тоже месяц встречались. Это мой характер, хочу и всё. Вот и красть себе не мог отказать. Хочу и всё! Крал десять лет, проносило. Женился, думал, завяжу, нет, это пока сильнее меня. Да и друзья такие же, никто работать не хотел. Так как платят, только нищенствовать. Девчонки смотрят на богатых, бегают за ними, чести в них нет. Вот и хотелось взять большой куш и завязать. У меня была любовь после школы, сильная, она ушла к богатому, думала, он всё даст. Он только тачку имел, сам был пустой, тупой, лапшу ей вешал. Рассталась она с ним через год и пошла по рукам, из тачки в тачку. Пропала, по сей день семьи нет, детей тоже. Так ей и надо, шлюхе такой, – опять завелся он.
– Мне видать с бабами не везёт, лучше себя сейчас не накручивать, – с грустью говорил он.
В «кишке» мы простояли четыре часа, спина ныла, ноги ломило, от нехватки чистого воздуха, от дыма меня начинало сильно мутить с позывами к рвоте. Я всеми силами держался, чтоб не вырвать. Этот коридор набивали и набивали, сидельцы уже стояли вплотную друг к другу.
Какие-то выкрикивали фамилии, и людей выводили понемногу. Я прислушивался и озирался от этого, боясь пропустить свою фамилию.
– Это суды, – их выводят первыми. Этапы и с ИВС выведут последними, – не дергайся.
Он был прав, мест вокруг нас становилось больше, люди выходили, дышать становилось легче. Я услышал свою фамилию и стал пробираться к выходу.
– Увидимся ещё, дай Бог! – сказал я и ушёл.
Мы думаем, что каждый достоин любви. Любим всех, детей, друзей, родных. Уверены, что и нас тоже любят, кто-то точно. Но, так ли на самом деле, есть ли любовь или это любовь к себе, себе любимому! Стоит только тем, кого мы якобы любим и для себя избрали, нарушить наш комфортный мир, тут же обнаруживаем в себе ненависть, злобу, равнодушие, хорошо, если просто пустоту. Возможно ли любимого человека проклинать и желать ему зла? Даже если зло и обида уже поселились в твоей душе. Понятно, что это для многих человеческое, придуманное чувство, непрочное, меняющееся. Если бы мы знали любовь настоящую, то она бы исходила на всех, без всяких правил. Любовь к врагам – возможна ли такая любовь? Мы все грешные, травмированы в душе, все погибаем от своего самомнения. Вот, что разрушает любовь – осуждение. «Я бы так никогда не поступил», – думает каждый. Откуда нам знать все причины поступка, мотивы, мучения при принятии решения. Кто точно может знать, попади в такие же условия как поступил бы сам. Может падение, подлость или жестокость были бы ещё глубже и пагубнее. Не судите – да не судимы будете!
Слава
Камера карантина находится на первом этаже, точнее, в цоколе здания. Три пары глаз пристально всматривались в меня в момент, когда я зашёл. Все ребята были не старше двадцати пяти лет. Моё поселение вызвало у них оживление, в камере началась суета. Место было свободно одно, на верхних нарах, с полностью разорванным ватным матрасом. Я поприветствовал молодёжь, стал осматриваться с желание скорее лечь и расправить свою больную спину, боль которой не давала мне покоя уже несколько часов.
– Сашка, – протянул мне руку самый молодой.
– Андрей, Сияр. – по очереди подали руки двое других ребят.
– Возьмите мой матрас, на том спать невозможно, я там спал три ночи. Нет, лучше ложитесь внизу, на моё место. Меня завтра уже отправят на лагерь, – сказал Андрей, собирая свои вещи и бельё с нары.
– Я заварю чай, у нас есть сахар и печенье, вчера была «передачка» от мамы. Есть колбаса, только мы грызём её по очереди, нечем порезать. Будете есть колбасу? – поинтересовался Сияр.
– Спасибо, ребята, я очень устал и замёрз, хочу отдыхать. Давайте всё позже, – усталым голосом ответил я.
– Время для отдыха здесь много. Только греемся мы кипятком. Здесь нет стекла на форточке, дует, особенно ночью, – включился в разговор Сашка.
Меня это уже не пугало, я хотел быстрее лечь на кровать. Постельное бельё мне не выдали, сказав, что нет завхоза. На подушку одел свою запасную нательную майку, которую уже давно надо было бы постирать; не раздеваясь, только сняв ботинки, лег на нары. Спать в одежде уже привык, это стало для меня нормой.
Сколько проспал, неизвестно, проснулся опять от холода. За окном темно, ребята ютились втроём на нижней наре и шёпотом разговаривали.
Сильно болела спина и плечо. Я хотел есть и горячего чаю, надеясь, что хоть это даст возможность согреть себя изнутри. Сашка, увидев, что я проснулся, тут же начал заваривать чай. Сияр достал погрызенную колбасу и положил напротив меня прямо на ужасно грязный стол.
Я вымыл лицо и руки. Осматриваясь, понимал, что место, в которое меня привезли, было просто уникальным.
Древнее строение Екатерининской эпохи, арочный свод потолка и окон. Камера метров восемь, где разминуться даже вдвоём очень сложно. Бетонный умывальник только с холодной водой. Унитаза нет, дырка в бетонном полу и кран над ним, шторки нет. Очень грязно, полы не мылись, возможно, очень давно, в углу куча мусора. На столе въевшиеся пятна от чая и еды, куча окурков на куске газеты. Всё это приводит в глубокое уныние.
– Хлеба нет, мы его уже съели. Хлеб дают утром, буханку на всех. Вас же ещё не было с нами, – виновато оправдываясь, сказал Сияр.
– Пусть ест с печеньем. Чай крепкий заваривать? Чашка есть? Может чифир? – включился Сашка.
Только сейчас я понял, что у меня нет посуды для еды. В ИВСе нам еду давали в одноразовой посуде.
– Надо, чтобы вам передали посуду с воли. Здесь дадут, но она плохая, пейте пока из моей, я уже пил чай, – сказал Андрей и начал мыть свою металлическую кружку.
Слова «воля и чифир» звучало для меня очень странно и резало слух.
– Чего, молодёжь, дома не сиделось, – обратившись ко всем, неумело отрывая шкурку, начал жевать сырокопченую колбасу.