Были давние и недавние
Шрифт:
Теперь доктор разглядел крохотную дырочку в ворсистом сукне шубы, как раз против сердца.
Через пять минут пациент, голый по пояс, лежал на кушетке в кабинете, доктор промывал ему ранку у левого соска и говорил:
— Здорово вам повезло, милый человек. Пуля прошла под кожей и вышла, не причинив вреда. Как иглой прошила!.. А какого черта вас, собственно, понесло на улицу?
Пациент вздохнул и сказал:
— К вам, доктор, торопился.
— Ко мне? — Доктор уже заканчивал перевязку. — Довольно оригинально: в поисках врачебной помощи получить пулю в сердце!
— Этого
Он быстро оделся и, взявшись за шубу, стал разглядывать дырочку, проделанную пулей.
— Как вы думаете, доктор, удастся заштопать? — спросил он озабоченно.
— Не знаю, — рассердился доктор, — я не портной. Вам, кажется, больше жалко шубу, чем собственную шкуру?
Посетитель несколько смутился.
— Видите ли, — сказал он очень серьезно, — шкура — моя, а шуба-то — чужая, напрокат взятая.
— Напрокат? — заинтересовался доктор.
— У домохозяина. Неудобно, знаете ли, сегодня в центре города в своем, рабочем… Юнкерье задержало бы.
— А вы рабочий? — спросил доктор.
Пациент, не отвечая, пристально смотрел ему в глаза.
— Что такое? — рассердился доктор.
Посетитель огляделся, точно боясь, что их подслушают, и сказал, снизив голос:
— Доктор, у нас много раненых… и некому им помочь.
— Я — не хирург, я — терапевт, — ворчливо заметил доктор. — И потом — у кого это «у нас»? У большевиков? Так имейте в виду: я с вами не согласен, не согласен! Гражданская война, которую вы затеяли, сударь вы мой, это такая штука… Постойте, куда вы?!
Посетитель молча и с ожесточением натягивал на себя простреленную шубу.
— Всю жизнь свою лечили богатеньких, я и позабыл, — сурово сказал он, нахлобучив на лоб шапку. — Прощайте.
— Да, да, не согласен! — закричал доктор, торопливо кидая инструменты в большой кожаный несессер с блестящим никелевым замочком. — Погодите, чуть йод из-за вас не забыл!
— А бинты? — спросил посетитель. — И потом, имейте в виду, если юнкера застигнут вас в нашем расположении…
— Бинты я положил, — нетерпеливо прервал его доктор, надевая пальто, — но меня интересует другое…
— Вата? — деловито спросил посетитель.
— К черту вату! Не выбросите ли вы за борт интеллигенцию?
Увидев улыбку на лице посетителя, доктор сердито отвернулся и крикнул:
— Маша, я ухожу к больному… дня на два. Можете обо мне не беспокоиться!
Старый адвокат
Старший лейтенант, доктор Пааль, состоящий для поручений у коменданта Таганрога капитана Альберти, считал, что при разговоре с русским офицер германского рейха должен вставлять в глаз монокль. Монокль подчеркивал, по мнению господина доктора, превосходство нордической расы.
— Раньше чем обсуждать основательность вашего ходатайства, — надменно процедил сквозь зубы господин доктор, стараясь усесться величественней, что ему, при малом росте и плюгавой наружности, мало
Собственно, Паалю было в высшей степени наплевать и на регистрацию, и на лицензию, но он привык выполнять инструкции и приказы, чем выгодно отличался от своего шефа — коменданта итальянца Альберти, пьяного дебошира и к тому же морфиниста.
Русский спокойно сидел перед ним. Густая шапка вьющихся седых волос на голове, глубокие морщины на лбу, горестная складка у резко очерченных губ должны были бы вызвать у его собеседника чувство уважения. Пааль же глядел на посетителя в потертом пиджаке с чувством подозрения и крайнего недоброжелательства, то есть именно с теми чувствами, которые вызывало в нем всякое общение с представителями «местного населения». Пааль был убежден, что всякий русский — его враг и злоумышляет лично против него, в том числе даже и чины русской полиции. Если бы его спросил фюрер, он, Пааль, сказал бы, что давать русским оружие, хотя бы они двадцать раз приняли присягу германского полицейского охранной полиции, нельзя. Обойдемся и без них, — сказал бы он фюреру. Но фюрер его не спрашивал и вообще не подозревал о его существовании.
— Лицензию, пожалуйста! — повелительно повторил Пааль.
Посетитель с каким-то рассеянным видом полез в боковой карман пиджака и протянул адъютанту коменданта бумажку с орлом и свастикой. Старший лейтенант пробежал бумажку и, возвращая ее, задумчиво сказал:
— Ваша фамилия Исаков? Лев Николаевич?
Странно…
— Простите, что именно здесь странно? — спокойно спросил адвокат.
— Имя и это… фатернейм — русские, а фамилия… Пааль дернулся и визгливым голосом произнес вопросительно и вместе с тем горестно:
— Исаков — в фамилии что-то еврейское. Вы еврей?
— Русский, — равнодушно ответил Исаков и почти насмешливо добавил: — В Ленинграде — Исаакиевский собор. Название происходит от того же имени.
— Быть может, не собор, а синагога?!
Не отвечая, адвокат, с трудом скрывая нетерпение, напомнил о цели своего визита:
— Вчера в школу, куда было приказано явиться лицам еврейской национальности, пришла русская женщина, по профессии детский врач, Анна Ивановна Шаповалова…
— Э? — кратко и недоброжелательно спросил, прерывая Исакова, старший лейтенант. — Приказано было явиться… Приглашались только евреи для отправки в сельские местности, где им будет лучше житься…
Последнюю фразу Пааль произнес скороговоркой и явно неодобрительно. Видно было, что формулировка была придумана не им, а начальством. Он в нее не верил, но не склонен был к критике распоряжений и формулировок начальства.
— Видите ли, — сдержанно объяснил адвокат, — врач Шаповалова была обеспокоена участью одной еврейской семьи Краснович, детей которой она лечила, и поэтому…
— И поэтому она проникла во двор той школы, куда… приглашались евреи? — закончил с нехорошей улыбкой Пааль. — Ну что же. Это значит, что и она уже поехала в сельскую местность, где ей, несомненно, тоже будет лучше… ну хотя бы в смысле продовольственном…